index-art

Выставка Василия Цаголова «У страха глаза велики»в M&J Guelman Gallery

Девушка в балетной пачке чистит картошку. Справа сатир – человек с козьими ногами – читает газету. Слева стоит стол, под столом – козлиный череп. На столе кувшин и ваза с фруктами. На переднем плане разобранный автомат Калашникова, на заднем – горы. Позади сатира и балерины виднеется хрестоматийная Смерть – с косой и в черном балахоне.

Нет, это не новаторская премьера в Большом, это картина Василия Цаголова из серии «У страха глаза велики». Другие восемь картин поддерживают градус абсурдности, а порой даже и повышают его. Вот муха, обвязанная тротиловыми шашками, а вот улыбчивая бабушка – в ее голову воткнуты огромные ножницы. Однако, несмотря на предельную фантасмагоричность сюжетов, концепция серии очевидна – игра на контрастах, синтез нежности и жестокости. За нежность отвечает балет – белая пачка, пуанты, обтягивающая блузка. За жестокость – тротил и оружие, которые на фоне гор рифмуются со словом «Кавказ».

Балет и террор не случайно стали для Цаголова доминирующими образами. Как ни крути, но Россия – одна из немногих стран (уточним – одна из пятнадцати), где «Лебединое озеро» стойко ассоциируется с государственным переворотом. Цаголов использует это несоответствие в своих целях и едва ли не рассматривает террор и балет как явления одного порядка. Балерина с автоматом – карикатурный образ августовского путча, Кавказ – отечественный синоним Косово. Но если в последнем случае сепаратистские настроения успехом пока что не увенчаны, то события августа 1991 года разорвали страну на части.

Получается интересный эффект. Визуализированная нежность на первый взгляд противостоит образу жестокой силы. Но на более глубоком уровне балет символизирует неотвратимо приближающуюся победу сепаратизма – и на этом фоне война за независимость кавказских республик выглядит детской шалостью. Тут мы сталкиваемся с еще одним мотивом в творчестве Цаголова – с двуличием. Эта черта характерна для обоих цаголовских образов, в отношении одного можно употребить словосочетание «волк в овечьей шкуре», в отношении второго – фольклорную поговорку «молодец против овец, а против молодца и сам овца».

Подобная обратимость прослеживается и в других картинах. Например, на двух работах из девяти присутствует муха. В первом случае это гигантское слоноподобное существу величиной во весь холст, во втором – обычная муха, плотоядно летающая вокруг балерины. Если сопоставить это наблюдение с названием выставки – «У страха глаза велики» – то ситуация прояснится. Не муха лицемерит и пытается предстать перед зрителем в выгодном для нее обличье. Сам зритель заставляет себя видеть, то одну муху, то другую.

Может, в том и состоит посыл Цаголова? Может, он подсказывает нам, что причина не в гипотетических них, а в существующих нас? Ведь при буйно разыгравшейся фантазии можно и в балерине углядеть угрозу процветающим демократиям мира. А в автомате Калашникова обнаружить пустое позерство, угрозу, которой невероятно далеко до реализации…