index-art

С ненавязчивостью студенческого этюда осваивает Някрошюс поэму, к которой даже и просто по-читательски боязно подступаться – и не только собственно текст становится предметом его внимания, но и его материальный носитель, то есть книга как объект: на авансцене – два одинаковых тома Данте, с разноцветными закладками-стикерами. Главных героев в спектакле тоже два – Данте и Вергилий. Прочие персонажи составляют кордебалет, а точнее, бессловесный хор из недавних выпускников Вильнюсской консерватории – студенческий, студийный, школярский дух присутствует в постановке неслучайно, и многие моменты решены через музыкально-пластические зарисовки с использованием приемов из репертуара КВН (если в Литве еще помнят, что это такое – надеюсь, что нет). Из «хора» порой выделяются индивидуализированные персонажи, некоторые из которых по сей день на слуху и узнаваемы, как, например, Паоло и Франческа, другие знакомы лишь по именам, как античные мудрецы, обитатели лимба, но все они так или иначе проходят фоном, на котором разыгрывается метафизическое путешествие поэтов из разных эпох по единому условно-театральному, бутафорскому аду.

Вергилий, в спектакле Вергилиус (древнее индоевропейское окончание существительных мужского рода, которое было и в латыни, из современных живых языков сохранили литовский и латышский) для Данте становится намного больше, чем проводником через запредельный мир, по отношению к нему он выступает в той же функции, что в других спектаклях Някрошюса последних лет. Яго – по отношению к Отелло, Мефистофель – к Фаусту, Рогожин – к Мышкину, и в этой функции – множество разных, парадоксально сочетающихся аспектов: двойник и антагонист, спутник и наставник, искуситель и покровитель. Данте порой кажется совершенно беззащитным, есть эпизод, где Вергилий играет на нем, буквально, водя смычком по его голове. Однако взаимоотношения внутри пары тоже противоречивы, иногда герои меняются ролями. Впрочем, эта пара и все остальные аналогичные не существуют без третьей стороны, женского образа, поэтически-возвышенного, трагического, чуть ли не эфемерного – в данном случае Беатриче (aka Дездемона, Маргарита, Настасья Филипповна). По-настоящему же инфернальным в литовской «Божественной комедии» оказывается не Вергилий, в нем как раз много сугубо человеческих черт, а некий «почтальон» с коробками на санках, который время от времени вклинивается в поэму с историческими справками о Данте, его эпохе и персонажах «Божественной комедии». В финальном эпизоде третьего действия, когда Данте и Беатриче, встретившись, слово прирастают подошвами к сцене и не могут окончательно воссоединиться, «почтальон» как бы «пересылает» их поцелуи.

Мистерия «Божественной комедии» Някрошюса разворачивается в антураже подчеркнуто игровом: тиары из цветной бумаги, потиры из фольги, а Вергилий в третьем действии набрасывает на плечи сорванную кулису, и заворачивается в нее, как в плащ. Сочиненная, а по большей части аранжированная Латенасом «адская» музыка складывается из искаженного мотивчика «Чардаша» Монти в первом акте, исполненного хором битловского »Let It Be» во втором, и музыкального лейтмотива, заимствованного из симфонии… (вот не помню, какой и чьей – кажется, вторая часть одной из симфоний Чайковского, но боюсь ошибиться). Но в этой театральности, этюдности, отчасти балаганной буффонаде – а юмора и самоиронии в «Божественной комедии» Някрошюса предостаточно, – в последовательности экзерсисов, которая может показаться достаточно случайной (но если так, все равно остается только поминутно удивляться: скажем, когда огромный шар, мирно пребывающий в дальнем правом углу сцены на протяжении четырех с лишним часом, под занавес разделяется на две сферы) прочерчивается судьба героя в оранжевой рубашке (никаких политических аллюзий в связи с Данте у Някрошюса искать не стоит, хотя в поэме политических подтекстов для своей эпохи множество, но от них осталась лишь игрушечная, составленная из изящных белых макетов старинных зданий его родная Флоренция), про которого принципиально важно понимать всего несколько вещей: во-первых, он живой человек среди мертвецов; во-вторых, его только формально ведет по миру мертвых Вергилий, на самом деле им движет любовь; и в третьих, он – поэт, способный не только пройти определенный путь, но и воплотить свой опыт в слове.

На пресс-конференции в связи с открытием «Сезона Станиславского» Някрошюсу задали вопрос, сильно ли пришлось сокращать поэму при работе над спектаклем. Вопрос лишь на первый взгляд глупый, а на деле – вполне уместный. Еще более, чем обычно его постановки, немногословный режиссер, чтобы не говорить долго, заметил, что, конечно, сокращать пришлось, но при этом «текста в спектакле много». Для Някрошюса текста в его «Божественной комедии» действительно много. Но не думаю, что это связано исключительно с почтением к литературному первоисточнику или желанием поподробнее познакомить с ним зрителя – со зрителем в поддавки Някрошюс не играет и избыточным, неуместным, никчемным «почтением» к классике не отличается – его уважение к выдающимся произведениям именно и заключается в том, что он, и сам выдающийся художник, ведет с ними и с их покойными авторами диалог на равных. Просто книга в «Божественной комедии» – не источник вдохновения и не материал для театральных метафор, а самодостаточная художественная и, если угодно, философская категория. Финал спектакля – Данте теряет Беатриче, теперь уже, видимо, окончательно, но остается с томом «Божественной комедии» в руках. Морис Бланшо в эссе («Пение сирен»), посвященном еще одному литературному герою, также спускавшемуся с загробный мир, писал: «Соединить в одном и том же пространстве Ахава и кита, Сирен и Улисса – вот тайное желание, которое делает из Улисса Гомера, из Ахава Мелвилла, а из мира, проистекающего из этого воссоединения, самый великий, самый ужасный и самый прекрасный из возможных миров, увы, книгу, ничего, кроме книги».

Автор (с) Вячеслав Шадронов

По поэме Данте Алигьери

Режиссер – Эймунтас Някрошюс;

Сценография – Марюс Някрошюс

Подробнее на сайте фестиваля «Сезон Станиславского»:

http://www.stanislavskyfestival.ru/promo/e/48/