index-art

Режиссерская сага: фарфор разбит. К счастью?

Слово это я люблю с тех самых пор, когда прочитала первую семейную историю нескольких поколений. Оно волшебно звучит, чуть-чуть колется, завлекает и уносит внутрь, где хочется задержаться, остаться и жить. Еще там живут люди с труднопроизносимыми именами, потому что они исландцы, или принадлежат к скандинавским народам. Но как волшебно произносить: Вёльсунги, Кнютлинги или … Форсайты.

На сцене РАМТа – жизнь нескольких поколений одной семьи, с труднопроизносимой фамилией Будденброки. Вдохнув в начале и выдохнув в конце, для себя лично я поставила метку: вот. Событие. Наконец-то. И дело не в том, что спектакль, как в трапециевидную раму, вписывается в моё любимое слово САГА.

Устои и традиции немецких бюргеров kirche, kinder, kuche – церковь, дети, кухня, – на сцене присутствуют зримо в декорациях Сергея Бархина и не зримо повсюду. Когда смотришь на сцену, кажется, что стрельчатые арки уходят далеко в небо, раздвигая пространство сценической коробки. Сам же становишься меньше, возможно даже ничтожнее, так иногда ощущаешь себя в костеле. Левая часть сцены с лавками, как раз его и изображает. А правая отдана «кухне»: здесь расположился обеденный стол гостиной Будденброков. В центре задник – глухая стена из того же материала, что и вся декорация: проржавленная жесть. А в середине, пианино, сливаясь по цвету с декорациями, оно – часть режиссерского замысла, часть сюжета, часть партитуры спектакля.

Два сына и дочь – гарантия продолжения семейного дела и сохранения традиций. Но жизнь так же не прочна, как семейный фарфор. Треснувшая тарелка с вензелем, вынесенная на афишу спектакля, тому подтверждение: так же не предсказуемы пути Господни. Старший сын Том, женившись на холодной Герде, не получает в своем наследнике продолжателя традиций, болезненный и хрупкий Ганно, увлекается только музыкой, и скоро погибает. Сходит с ума творчески-нервный Христиан – средний сын рода. А младшая Тони, пожертвовав чувствами, дважды неудачно сходив замуж, остается наследницей раздробленного и разоренного состояния некогда мощного клана Будденброков.

Еще две ассоциации: острие креста, хоть я и не помню там острых углов. И натянута струна – траектория выхода актеров. Есть в режиссуре Карбаускиса что-то от красивой шахматной партии. Вот из двери вышел Консул и как Ладья, по прямой, прошел до авансцены. А вот Консульша-Ферзь элегантно заскользила по диагонали. Замерла. Подала цилиндр мужу. И удалилась – ровно по той же диагонали. Служанка Ила, как Конь, буквой «Г» от фигуры к фигуре – с подносом. Вчерашние пешки – младшие Будденброки, продвигаясь по полю-сцене становятся Слонами, Ферзями и Королями, превращаются в своих родителей. Или погибают под ударами Судьбы – руки играющего эту шахматную партию.

Действие, несмотря на свою размеренность и вроде бы неспешную тягучесть, на самом деле и динамично (в рамках плавного сюжета) и важно до каждой сцены, до поворота головы, до жеста. Не углубляясь, а лишь обозначая. Виртуозно везде расставляя символы, метки и приметы двигается режиссер по страницам романа. Течение времени и смену поколений характеризуют костюмы и детали: Кеды сменили шпильки и туфли. Джинсы – элегантные брюки. А статус замужней дамы или отца семейства подтверждает наброшенный сверху майки пиджак. Взбалмошность подчеркивается солнцезащитными очками; принадлежность к высшему обществу – цилиндрами; укороченные нервы – обматываются вокруг поясницы теплым шарфом. А полоса от швабры, оставленная Идой, становится кромкой воды, у которой резвится Тоня.

Богатые тоже плачут? Дурацкий вопрос популярного сериала. И правдивый ответ старшего из рода Будденброков Тома: «Да, радостей мало!» Провозглашаемые и почитаемые ценности: капитал, семья, богатство и нерушимость традиций, которые заносятся в фамильную тетрадь, как вехи истории, начиная с 15 века, – на деле пустой звук. Нет в этой семье ни любви, ни нежности, ни привязанностей, нет ничего, и не хочется к ним за этот большой обеденный стол попасть. Не греет.

Умирающих Будденброков провожают со сцены медленно, помещая сначала в картинную раму. А затем, будто развернув тыльной стороной, картину уносят со сцены. Напоминает традицию завешивать в доме зеркала темной тканью. И вот все семейство, взглянув на нас с фамильного портрета, отправилось вслед за Идой в темноту кулис. И Тоня, посмотрев им вслед, ушла туда же.

Финал у Карбаускиса слегка невнятный, размытый, без чёткой точки. Как собственно сама жизнь, ведь она не останавливается со смертью одного рода, и история гибели одного семейства – это не история гибели страны, человечества. Это лишь одна разбитая тарелка из большого фарфорового сервиза.

Автор: © Анастасия Вильчи

Действие спектакля разворачивается в XIX веке. Этот временной слой уже находил себя на сцене РАМТа – четвертый сезон подряд здесь успешно дают «Берег утопии» Тома Стоппарда. Оба спектакля относятся к эпичному жанру, оба рассматривают судьбы своих героев в масштабе. Жизнь их демонстрируется от и до – от рождения и до смерти. И у Карбаускиса и у Бородина под микроскопом рассматривается один и тот же временной пласт – тридцатые-шестидесятые годы XIX столетия. Но, тем не менее, они едва ли не полярны друг другу. «Берег утопии» посвящен тому, как надежда гибнет под ударами судьбы, а «Будденброки» тому, как она под ними рождается.

Гибнут и рождаются – вот, пожалуй, ключевые слова, что для «Берега утопии», что для «Будденброков». На протяжении пятидесяти лет оба этих процесса свершаются не раз и не два, причем речь идет не только о людях. Рождаются и гибнут характеры и прожекты, мечты и гешефты, иллюзии и компании, надежды и деньги. Впрочем, если у Стоппарда логический порядок нарушен – сначала происходит гибель, а потом уже рождение, то у Манна (в инсценировке Карбаускиса) все канонично – путь лежит под гору, это безостановочный спуск в пустоту. Принципиально и то, что чем ближе пустота становится, тем отчаяннее персонажи надеются на чудо.

Художник Бархин придумал для спектакля угнетающую декорацию – из ржавых листов железа сколочены пирамидальные арки, уменьшающиеся при удалении от зрителя. За счет этого возникает глубина и перспектива – а в глубине этой перспективы (проще говоря, в глубине сцены) ржавая глухая стена. Перспективы эти нерадостны – понимает зритель, постигая значение этой громоздкой декорации. Действие стремится к нулю, или другими словами к смерти.

Выбор ржавого железа в качестве лейтмотива обусловлен и тем, что Карбаускис показывает своих персонажей в рамках исторического контекста – кровавый двадцатый век уже не за горами, первый том «Капитала» уже написан. Больше того – в правой части декорации арочные опоры изгибаются и образуют странную фигуру, в которой при желании можно прочитать намек на свастику. Железо, под немелодичное лязганье которого пройдет первая половина XX века, ржавчина, которая проедает моральные и нравственные устои немецкого общества, – вкупе это создает апокалиптическую картину мира.

В связи с этим возникает еще одна аналогия – фильм Лукино Висконти «Гибель богов». Несмотря на общность темы – вырождение династии, гибель клана – подход Манна (а вслед за ним и Карбаускиса) принципиально иной. Лукино Висконти видит проблему исключительно в людях – последовательное гниение и последующая Вторая Мировая неразрывно связаны с потерявшими всякий нравственный облик героями. Режиссер недвусмысленно дает понять – приведя к краху самое себя, эти люди не насытятся и бросят в пучину ненависти и безумия всю страну.

А вот в «Будденброках» нет откровенно дурных персонажей, каждый в той или иной степени вызывает сочувствие, а Тони вообще в каком-то смысле праведница. Страдания, выпавшие на долю этого семейства, не обусловлены никакими объективными причинами. Недаром Карбаускис делает лейтмотивом фразу «времена не благоприятствуют коммерции» – именно этим члены семьи оправдывают свое тотальное невезение.

Речь идет именно о невезении – в том классическом понимании, о котором поется в песне. «Чтоб они не делали, не идут дела…» Первым звеном в цепи неудач становится замужество Тони и Грюнлиха. Тонины же действия приводят и к финальной катастрофе – ее посредничество способствует тому, что брат Томас теряет 35000 марок.

Таким образом, девушка Тони, которая бежит любой грязи и безнравственности, которая бросает второго мужа только потому, что он пытался поцеловать горничную, именно она волею судьбы и становится последней из рода Будденброк. Она – всю жизнь жаждавшая славы и процветания своему роду; она – наступавшая себе на горло во имя интересов семьи; она-то и приводит Будденброков к краху. Прочтя родовую книгу (любопытно, что у Карбаускиса этот предмет приобретает сакральное значение), она отказывает своему возлюбленному – ведь он беден, и союз с ним не поспособствует семейному делу. Во втором акте она же пытается спасти фирму, предлагая брату совершить неожиданно выгодную сделку, – но сделка оборачивается чистой воды аферой.

В итоге Манн выводит классический парадокс бытия – добрыми намерениями выложена дорога в ад. Но «Будденброки» писались в конце XIX века. Воплотив текст на сцене, Карбаускис смог углубить произведение, глобализировал его до невиданных масштабов. В противовес Висконти, утверждавшего, что войны – дело рук моральных уродов, он открывает страшную, но абсолютную истину. Чтобы творить зло, необязательно быть негодяем, подлецом и предателем. Можно просто не видеть ничего того, что находится дальше собственного носа…

Автор: © Айнеж Вихарев