Информационное агентство
Home » Скена » Час Восемнадцать [Театр.doc]

Час Восемнадцать [Театр.doc]

19 Дек 2010

У входа в Театр.doc стоял Bentley. Сразу за нами сидели двое мужчин и женщина – в таких костюмах и вечерних платьях, какие были на них, ходят в Grand Parter лондонского Her Majesty’s. В Her Majesty’s билет может стоить до 1000$, а на «Час Восемнадцать» люди приходят бесплатно. Записываются за полгода и приходят. Театр.doc – неоштукатуренные стены, неудобные скамейки и ни с чем не сравнимая духота. И тексты – каких нигде не услышишь. Эксклюзив – вроде пиджака Brioni или автомобиля Bentley.

Понятие «эксклюзивности», между прочим, применимо к Доку по праву. Своим возникновением он прорубил постсоветскому театру «окно в Европу». Привез из-за границы вербатим и начал взращивать его на нашей земле. Учредил «Любимовку», основав место силы – для драматургов единственное на многие мили вокруг. «Час Восемнадцать» – новая страница в истории Дока. Этим спектаклем дается толчок к развитию политического театра в России – штука для этой страны, может, и не самая уместная, но обязанная стать любопытной.

Собственно, со словом «политический» и начинаются первые трудности. От политического спектакля рукой подать до политической акции. Нащупать разницу будет, пожалуй, сложнее, чем в случае с арт-группой «Война». Поди разбери, «Дворцовый переворот» – это перформанс или акт гражданского неповиновения? Говорить о художественной стороне спектакля, выбросив из головы его идейное наполнение, не так-то просто. Чтобы было понятнее, стоит углубиться в предысторию.

В ноябре 2009 года в «Матросской тишине» скончался подследственный Сергей Магнитский. Он работал аудитором в крупной западной компании и был арестован по обвинению в том, что помог одному из своих клиентов уклониться от уплаты налогов. По неофициальной же версии Магнитский пытался воспрепятствовать краже 5 миллиардов бюджетных денег – другими словам мешал сильным мира сего обогащаться. Впрочем, создателей «Часа Восемнадцать» не интересует предыстория Магнитского – для них важнее всего сам факт смерти. Кто уж там умер – вор или несправедливо обвиненный праведник – не имеет никакого значения, жизнь, кому бы она не принадлежала, имеет первостепенное значение.

Жанр спектакля, обозначенный режиссером Угаровым, – «Суд, которого не было, но который должен быть». Краеугольный камень любого судебного процесса – принцип состязательности сторон. В этом спектакле основную часть действия составляют монологи защиты. Составлены они, что любопытно, согласно милицейской присказке «каждое ваше слово может быть использовано против вас». Их никто ни в чем не обвиняет – не считать же за обвинение абзацы в инструкции к спектаклю, где поясняется роль того или иного персонажа в судьбе Магнитского. Однако персонажи выходят и оправдываются – при отсутствии обвинителя выходит, что оправдываются они перед зрителем. Создается иллюзия того, что судьба этих людей – мерзких, в общем-то, и ничтожных – отныне в наших руках.

Именно игра на зал и на зрителя привносит в это судебное заседание элемент театральности. Поэтому сорок минут смотрятся на одном дыхании, ты вовлечен в действие, тебе нравится, что эти люди оправдываются перед тобой, ты получаешь удовольствия, осознавая, что они лгут и изворачиваются. Эмоциональной вовлеченностью дело не исчерпывается – актеры постоянно обращаются в зал, переспрашивают, как будто оттуда в их адрес летят обвинения, а порой даже впрямую обращаются к зрителю. «Вот у вас какая зарплата?» – спрашивает Руслан Маликов в роли следователя Сильченко у девушки в первом ряду. «Понимаете ли… я не готова…» – мнется девушка с первого ряда. «Да что вы стесняетесь? Говорите, тут нечего стесняться». Девушка набирает в грудь воздух и отвечает – вроде бы честно: «Семьдесят тысяч».

Другие элементы театральной условности отсутствуют – нет ни декораций, ни костюмов, ни музыки, ни работы со светом – ничего. Тем не менее, «Час Восемнадцать» – спектакль в полном смысле слова, там необычайно сильна драматургическая составляющая. Разнообразие приемов удивляет, будь это вербатим, такой галереи характеров возникнуть бы не могло. Судья Криворучко оправдывает себя тем, что «кипяток не его забота». Следователь Сильченко убеждает всех в том, что Магнитский не стоит того, чтобы вокруг него такой шум поднимать. Врач Гаусс абсолютно уверена, что подследственный симулировал, что сама она – Гаусс – поступила правильно и в соответствии с инструкцией. Девушка из Скорой помощи утверждает, что уж она-то вообще не при делах. Фельдшер Саша отгораживается от публики своим новым мобильником и дает понять, что эта покупка для него важнее какого-то там юриста. Другой судья – Елена Сташина – говорит, что на процессе она перестает быть человеком и превращается в машину по исполнению государственной воли, так что нечего от нее требовать человечности.

Каждый из них интересен по-своему, каждый ищет себе оправдание разными способами. Кто-то в соответствии с принципом «нападение – лучшая защита», кто-то уводит разговор в иное русло, кто-то и по жизни непробиваемый человек в футляре… Очень хороши актерские работы – все нюансы и оттенки переданы точно, в монологах чувствуется и страх за себя, и попытки скрыть свои истинные чувства, завуалировать их потоком ненужных слов.

Другими словами, «Час Восемнадцать» весьма интересен как спектакль, как произведение искусства. Смущает его политическая сторона – топорные шаги, такие как отказ от «ноль-позиции», решение оставить героям имена их прототипов, свободный вход – на спектакль, как и на митинг может бесплатно придти любой желающий. Помимо шероховатости этих приемов можно говорить и о многочисленных неувязках, с которыми сталкиваешься, рассматривая спектакль как политическую акцию. Как уже было сказано, речь не может идти о судебном процессе в отсутствии состязательности сторон. Странно и то, что вне фокуса остается и сам Магнитский: для человека, может, и нет разницы, убивают ли преступника или борца за справедливость, а вот для пенитенциарной системы (такую маску надевает на себя театр) это имеет очень большое значение. В конце концов, устроители процесса (в нашем случае режиссер и автор сценической композиции) организуют дело, ориентируясь на необходимый им результат, – а в этом случае избежать сравнения с системой, против которой они выступают, затруднительно. Не говоря уже о странном эпизоде с того света – смотрится он, мягко говоря, ненаучно.

Не то, чтобы я хочу сказать, что в театре нет места политике. Напротив – театр, как и любое искусство, призван задавать вопросы, и чем эти вопросы актуальнее, тем удачнее постановка. Вернее будет сказать, что политика в театре должна вплетаться в ткань спектакля искусно, практически незаметно. Без имен собственных и недвусмысленных обвинений. Только тогда это будет оставаться искусством. А вот, например, наличие на сцене плакатов «Свободу Ходорковскому!» или «Нет новому сроку Путина!» автоматически превращают действие в акцию протеста, а зрителей в заговорщиков и митингующих. Тогда уж можно и не маскироваться – идти, как в былые времена, на ярмарочную площадь и давать представления, не согласовывая их с местной администрацией. Только в этом случае люди на Bentley сюда уже не приедут. Они щелкнут пальцами – «Разогнать!» – и спектакль закончится, не начавшись…

P.S. А вот сама история последних 78 минут жизни Сергея Магнитского ужасает. Большинство рецензентов под влиянием эмоций посвящают значительную часть текста именно ей. Спасибо Театру.doc, что объектом внимания стал этот храбрый человек. Но я намерено решил абстрагироваться от этой истории, чтобы быть в состоянии высказать мысли по поводу собственно постановки.

Метки:
Раздел: Скена
Опубликовал:  Айнеж Вихарев

Ваш отзыв

Вы можете использовать следующие теги: <a href=""> <b> <blockquote> <cite> <code> <del> <em> <q> <strike> <strong>