index-art

Стоило ли зрелище, а по-другому не назовешь, того, чтобы на него так стремиться? Ведь на второй день показа в зале театра на Серпуховской яблоку негде было упасть, но хоть в проходах на этот раз не сидели. Для меня ответ очевиден: «да».

Дальше идет череда абзацев, которые можно озаглавить «несмотря на»

Итак, несмотря на стандартный классический перевод на экране бегущей строки, и провисание некоторых фраз в воздухе. Они явно не вписывались в озвученное актерами, о чем свидетельствовала пара фраз, выученных Айдингером по-русски («тра-хать-ся») и какие-то реплики на английском. Перевод же на немецкий Мариуса фон Майенбурга был заявлен как оригинальный.

Несмотря на чрезмерную затянутость спектакля. И дело не в мизансценах между монологами, которые были как раз интересны, и придуманы режиссером иногда вне Шекспировского контекста. А дело в том, что всем известный сюжет и большинству известный текст можно было сократить гораздо радикальнее, выиграв тем самым в динамике, и набрав обороты за счет спецэффектов и другими способами, коих было предостаточно. Слов было много. Лишних слов. Без которых и так все ясно.

Несмотря на использование уже избитых в современных постановках, и не шокирующих, и не открывающих Америку технических средств. Таких как видео съемка и её одновременная проекция на экран, микрофоны в руках у героев, настоящая земля, рассыпанная по сцене и льющаяся на всех вода. Заигрывание с публикой, когда включается свет и кого-то выбирают «отвечать» актерам.

Но, надо заметить, что в совокупности все эти не-ноу-хау у режиссера срабатывают в «плюс», потому что выдержаны в едином ключе, а часть из используемых «подручных приемов» мне даже понравилась.

Отдельно надо остановится на сценографии Яна Паппельбаума. На авансцене, еще до начала спектакля открытой для зрителей, можно было разглядеть установленный на земляной насыпи гроб. А в глубине, заключенный между задником сцены и массивной стальной рамой, с легким струящимся занавесом, установлен обычный длинный стол, накрытый как на уличном пикнике пластиковой посудой, пачками сока или воды, пластиковыми тарелками с некой снедью. Вдоль стола еще до начала спектакля прохаживались актеры, все одетые в современные костюмы, а так как спектакль задерживали, то «гулять» им пришлось там минут двадцать. Стальная рама, как и стол с подиумом передвигаются вперед и назад весь спектакль, то приближая к нам зрителям пир, то открывая пространство для прочих дел. Легкий же занавес, на поверку оказывается весьма прочным и, кроме того, что служит экраном для видео, на нем еще спокойно виснут, раскачиваясь и рассуждая о бытие герои.

Начинается спектакль мимическим прологом, довольно длинным, похоронами убитого Короля. В духе героев некоего «Клана Сопрано» или «Спрута» перед нами режиссер разыгрывает, будто съемки фильма из жизни мафиози: в строгих костюмах друзья и родственники провожают в последний путь тело, стоя под проливным дождем, который из брансбойта тут же пускает один из актеров. Черные плащи, черные очки, черные зонты-трости, раскрытые над головам и придерживаемые охраной – все это создает атмосферу и настраивает на режиссерский замысел. И это, на мой взгляд, лучшее, что получилось в спектакле. Могильщик на лопатке с белой салфеткой у рукоятки подает землю вдове, она, не запачкав рук, бросает землю на крышку гроба погибшего мужа, а когда савочек падает, то остальным земля протягивается на большой лопате. И только один, держащийся в отдалении Гамлет-принц, берет горсть земли рукой и бросает на гроб. Дождь все льется. А могильщик, то ли пьян, то ли от волнения, прежде чем закопать, несколько раз роняет гроб в яму, вытаскивает, переворачивает, опять роняет, падает туда сам… Наконец, над могилой возвышается земляной холм, который весь оставшийся спектакль будет играть свою важную роль. На этот холм не один раз упадет Гамлет, сюда же он бросает Офелию, здесь же кается в содеянном Клавдий, откапывает корону Полоний, рыдает Гертруда. Между свежей могилой, выросшей на наших глазах и праздничным столом, приехавшим из глубины сцены, разыгрываются монологи героев. За стол гости сели сразу после похорон и очень ясна и понятна горечь Гамлета: еще и двух месяцев не прошло, а мать легла в постель …и с кем? С дядей-убийцей отца.

В последней передаче «Культурная революция», в которой для обсуждения была выбрана как раз тема интерпретации режиссерами классических произведений и их прав и полномочий на любые изменения места действия, эпохи, контекста и проч. проч. Михаил Швыдкой в заключении сказал, что, по словам Гилгута «Гамлета надо ставить каждые 10 лет. И это будет совершенно другой Гамлет. В начале 30-х годов XX века Гамлет – рефлексирующий интеллигент потерянного поколения, а в 40-х Гамлет – воин и начиналась война с фашистами…» Можно продолжить эту мысль и вспомнить Гамлета 60-х годов Смоктуновского, страдающего от черной тоски, и Гамлета 70-х годов Любимова в исполнении Высоцкого: «…Гамлет, вырвавшийся из старого мира, который его окружает, …но стоящий одной ногой тут, а другой там» и т.д.

Кто же Гамлет у Остермайера?

Никчёмный. Никакой. Как растекающееся желе или склизская медуза, Гамлет (Ларс Айдингер) одетый в современный костюм, избалованный то ли своим происхождением и положением, эдакий «золотой мальчик», привыкший к поклонению и повиновению окружающих, внешне абсолютно неряшливый, малопривлекательный толстяк, я бы даже сказала противный, ведущий себя экзальтированно и нервно, а после того как решает играть в безумца, неадекватно. То ли раздавленный нависающей ответственностью и маячащей в будущем короной, то ли потерей отца-короля и изменой-предательством матери, Гамлет прячет трагедию за шутовской маской, постепенно скатываясь в реальное безумие. Закончившееся трагической бойней. Шут? Или придурковатый неврастеник? То вдруг философ…то вдруг мститель… Распадающийся на куски и гибнущий, потеряв остатки себя.

Остальные пять актеров, занятых в спектакле исполняют по две роли каждый. И если Клавдий (Урс Юккер) превращается в Призрака, и это можно объяснить и понять, тем что они братья, внешним сходством, или наследуемой короной и переданной из рук в руки женой, то метаморфозы Полоний – Озрик, Горацио – Гильденстерн и Лаэрт – Розенкранц для меня остались не понятыми, а несколько раз и не сразу считанными. Да, единственная актриса Юдит Росмайр тоже перевоплощается, моментально и просто, одним жестом стягивая парик и солнечные очки яркая блондинка Гертруда, превращается в простоволосую русую Офелию.

Работа актеров заслуживает аплодисментов. Видно, что они старательно и четко следуют указаниям режиссера, его идее…Вот только сама идея….не до конца ясна. После шикарного (на мой взгляд) начала, к финалу на сцене уже «куча мала» из героев, поступков и действий, и если бы я не знала пьесу, то сюжет потерялся бы для меня окончательно, а смысл бы точно спрятался вдалеке. Мне показалось интересным решение тонущей Офелии, когда она захлебывается водой, льющейся из бутылки; постоянное возвращение к могиле; бой на рапирах – излишне театральный и в то же время вписавшийся в форму спектакля; хорошо также вписан спектакль, разыгранный Гамлетом, для разоблачения дяди. Никаких приглашенных актеров, сам принц с другом-Горацио играют роли. Причем Гамлет играет женскую, появляясь в чулках, кружевных трусиках, парике яркой блондинке и в черных очках. Много красной краски, нарочито пролитой в «Мышеловке», вновь выливается в финале. И вроде фарс от начала до конца. А все же, все же некий пласт поднимается, оседает и оставляет след. Свежая земля. Дождь. Гроб. Спектакль о смерти? Только вот чьей? Гроб. Дождь. Свежая земля. Европы? Цивилизации?