index-art

То, что спектакль художника-режиссера отличается от спектакля просто режиссера вроде бы и так ясно. Но чем отличается? Идите видеть на премьеру Дмитрия Крымова. И увидите ответ!

Когда на авансцену в середине спектакля вкатили большой зашторенный ящик на колесиках, то я подумала, что фокусы, которых уже было довольно много в начале, продолжаются. Но это оказался макет. Очень красивый палисадник с домом. Большой добротный деревянный дом, с резными ставнями. Сад, полный цветущих деревьев. В доме горят окна. А из трубы валит дым. И от этого тепло и уютно. Над всем – висят звезды. Некоторые прибиты к потолку, а некоторые болтаются на проволочках. И тоже светятся. Вот стоя рядом с этим ящиком-макетом и переставляя по нему фигурки: дворника с калатушкой, мужчины и женщины в белом платье, – и рассказывал историю Валерий Гаркалин. Историю из Бунинского «Позднего часа».

«Есть нечто совсем особое в теплых и светлых ночах русских уездных городов в конце лета. Какой мир, какое благополучие! Бродит по ночному веселому городу старик с колотушкой, но только для собственного удовольствия: нечего стеречь, спите спокойно, добрые люди, вас стережет Божье благоволение, это высокое сияющее небо, на которое беззаботно поглядывает старик, бродя по нагретой за день мостовой и только изредка, для забавы, запуская колотушкой плясовую трель».

Если после спектакля хочется перечитать Бунина – это успех? Хотя, возможно, режиссеру о последствиях, так сказать, думать не надо: надо высказаться. А что и в кого попадет вторично. Но я вот вторую ночь листаю Бунина.

Начало спектакля без звонка и фанфар – пока зрители еще рассаживаются в зале – на сцене, совершено открытой со всех сторон кроме задника – светлого полотна на 7 стульях сидят 7 актеров. И их 7 гримеров приводят в нужный вид. Макияж. Фраки. Цилиндры. Джентльмены готовы. Гримеры уходят. Действие начинается.

Стулья венские. Картонные коробки из бумаги нежных пастельных тонов с мотивами «романтик», и все вокруг в тон бунинскому веку. Всего-то, собственно, не много: детали появляются и исчезают. Или рассказав свою историю, вновь становятся элементом декорации. В спектакле много фокусов, хотя это не точное определение. Мистического. Уже точнее. Вот на абсолютно пустой сцене стул вдруг вырвался из ровного ряда стоящих 7-ми других и «вышел» вперед. Вот сброшенные героиней ботильоны разбежались в разные стороны сами по себе. Финально марширует по сцене заводная или радиоуправляемая? кукла, рассматривая экспонаты музея. Еще одну из героинь распилят пополам. А другая исчезнет под покрывалом после исполненного танго. Всё это действительно создает атмосферу. Ведь «Бунина не интересует быт», – как расскажет нам экскурсовод. И атмосфера создается не только воздушно-трогательная: кисейных платьев, барышень в шелках и перчатках, мужчин с моноклями и ажурных зонтиков. А еще и тревожно-страшная: черных кругов под глазами, разбросанных по сцене конечностей, покрасневших от крови газет, задушенных кукол, окровавленных голов. Вся эта смесь падает на тебя кусками. Рассказ за рассказом. А объединяют их 7-ро мужчин с самого начала присутствующих на сцене. Каждому дадут высказаться, а точнее рассказать свою историю. Но роли мужские здесь второго плана. Все семь. А есть даже невидимые «третьи». А роли женские возьмут не количеством. Но качеством. Они здесь главные. Мужчины получились интерьером, в котором собственно живут героини. Их всего четыре. Анна Синякина, Наталья Горчакова, Мария Смольникова, Варвара Назарова. Трое рассованы по большим картонным коробкам, как куклы. Красивые куклы. А одна сыграет в финале экскурсовода по бунинскому залу.

Первая кукла появляется из коробки, с треском ее раздирая. Ботинок, рука, голова, сама. Молоденькая Поля, 17-тилетняя проститутка – героиня рассказа «Мадрид». Её спутника от Тверской до номеров никто не играет. На заднике сцены, как на экране крупными буквами появляется текст: это его слова. Поля спрашивает: А вы сколько дадите? А в ответ надпись: 1 руб. На экране надпись: ТЕБЕ СКОЛЬКО ЛЕТ? В ответ тишина. На экране: 18? Тишина. 17!?! Поля извиняясь: восемнадцатый. И так далее. Смешивая разные достижения современного искусства, и видео, и перфоманс, нагромождая одно на другое и даже разводя пожар (огнетушители стояли. Стояли!) – из левой кулисы (точнее стены, кулис-то в ЦИМе нет) кАк полыхнет! Крымов придумал интересно, и кажется, что-то своё добавил в характеристику героя вот этим «экранным» решением: герой получился «без лица» и «немой». Безликий. Что выводит героиню на первый, единственный план. А героя делает одним из многих.

Рассказ безногой француженки самый, пожалуй, страшный. В самом начале, еще в прологе, работники сцены распиливают у зрителя на глазах ящик со спрятанной туда куклой. Когда пила доходит до туловища – кукла вскрикивает, и снова продолжает моргать глазами. Газеты, которыми набит ящик, начинают краснеть, как от крови. Секрет не сложен, он в устройстве ящика и в позе актрисы, туда засунутой, но все равно жутко, когда оттаскивают отпиленный кусок с ногами, из которого торчат наружу внутренности и натурально сделанные кишки. Кишки, намотав на руку и побросав в ведро, уносит «рабочий сцены». Когда подходит ее очередь, героиня из коробки выползает на коленях, обмотанных шелковым белым платьем. Передвигаясь на рукоятках костылей, она, останавливаясь на авансцене, рассказывает свою историю жизни и любви. Раскладывая на пюпитре старые фотографии Петербурга, Константинополя, Парижа или обозначая вынутой из открытки красной лентой революцию, героиня с акцентом мной не опознанным, говорит, вспоминает, улыбается, живет… а ты смотришь на её ноги. Которых нет. И хочется отвернуться или закрыться рукой. Потом, пройдя еще одну жуткую сцену заползания на стул, девушка достает туфли и на предложение одного из господ дать ему руку, обувается и танцует с ним. Меняется музыка – меняется платье героини: стягивая с себя белый шелк, под ним короткий зелены тяжелый бархат – для танго, а отколов где-то булавку – он превращается в длинное черное платье.

Еще одна героиня из коробки пройдет по 7-рым мужчинам, как бы по их головам, карабкаясь на колени, спинки венских стульев, плечи. Обнявшись со своим мужчиной она через несколько минут попадет в свою коробку с уже пробитой головой, а пока сосед по стулу читает Бунина, нервно оборачиваясь на свалившуюся в поцелуе пару. Много всего. Много страшного. Много любви. И щемящего много. Выходишь наполненный через край.

Автор: © Анастасия Вильчи

Всякий раз, когда речь заходит о творчестве столь неоднозначного режиссера, невозможно говорить о спектакле как о целом, то и дело вспоминаешь, что это лишь одна из вех на его театральном пути. У кого как, а вот у меня при просмотре «Кати…» в уме крутилась «Смерть жирафа». Спички, активно разбрасываемые по сцене, навевали ассоциации с коронной «Спичка есть, спички нет» из жирафьего некролога, а сквозная печально-поэтическая интонация эту аналогию усиливала. С другой стороны, «Смерть жирафа» все-таки комедия, а «Катя…» по всем параметрам драма, и драма едва ли не философская. Это последнее роднит ее с крымовской же «Коровой» – на вкус многих далеко не лучшей его постановкой. Также следует помнить, что «Корова» – подробная (а для Крымова так и вообще детальная) инсценировка Платонова, да и «Катя…» в общем и целом уважительно следует букве Бунина. Это нехарактерно для Крымова – достаточно вспомнить, как преобразился «Вишневый сад» в «Торгах» или лермонтовский «Демон» в «Демон. Вид сверху». «Преобразился» в данном случае слово неудачное – текст для Крымова чаще не основа спектакля, а источник вдохновения. Текст у него не преображается, он разбирается на фрагменты, из которых потом выстраиваются спектакли лаборатории.

Итак, «Катя…»  для Крымова вторая попытки инсценировки литературного первоисточника. «Темные аллеи», на основе которых выстраивается спектакль, во многом определяет стилистику и внутреннюю жизнь постановки. Впрочем, несмотря на уважение к тексту, Крымов не испытывает благоговения к автору, не забывает время от времени похулиганить в пределах дозволенного. Как и всегда радует его умение осмеять и девальвировать пафос – после роковых бунинских строк «Это случилось в феврале страшного 1917 года», он выпускает на сцену тетеньку-экскурсовода со словами «А теперь пройдемте в бунинский зал». После реплики «Бунин воплощает собой бесплотный свет разума» на сцене появляется безумный радиоуправляемый карлик с лицом младенца.

Кроме того, игра на контрастах позволяет Крымову не только нивелировать серьезность, но и держать зрительское внимание. Характерен эпизод с девочкой Полей семнадцати лет. Воплощенный наив – Анна Синякина – в роли малолетней проститутки оказывается взята на ночь бестелесным и даже безголосым гражданином. Одна из самых живых и непосредственных актрис современности противопоставляется существу, которого даже как бы и нет. Его реплики высвечиваются на гигантском экране, так что зритель не узнает ни его внешности, ни голоса. Наличие двух полярных друг другу существ и делает эту сцену одной из самых запоминающихся.

Наравне с эпизодом Синякиной неизгладимое действие производит и эпизод с безногой француженкой. Особенную стать ему придает танго с переодеваниями. Первым номером программы – на актрисе в этот момент платье белого цвета – становится танго Пьяццолы. Затем платье становится зеленым, а Пьяццолу меняют на «Очи черные». Финальным номером становится исполненное в черном одеянии «Утомленное солнце». Весь этот номер заслуживает отдельного внимания еще и потому, что это нечто новое для Крымова – танец, не выстраивающий метафоры, а просто вписанный в контекст, раньше не встречался в его постановках. Это действительно радует глаз – человек насмотренный то и дело будет спотыкаться на фирменных штучках – в «Кате… » есть и парадоксально вытянутые тела, и куклы, и элементы флешмоба, когда все актеры принимают разом одинаковые позы и выполняют одинаковые действия. Даже начинается спектакль классическим крымовским затишьем перед бурей – как в «Опус 7″ актриса в начале долго моет полы, как в «Тарарабумбии» мальчик долго собирает бочонки лото, как в «Смерти жирафа» ребята долго выстраивают жирафоподобную конструкцию, так и здесь женщины долго наряжают своих мужчин.

Не оставляет равнодушным и эпизод с декоративным садиком. Герой Гаркалина выкатывает на сцену макет сада и рассказывает (даже показывает), как он пробирался сквозь этот сад к своей возлюбленной. Куколки людей двигаются, звездочки светят с неба, калитка отворяется – и в этой дотошной стилизации обнаруживается своего рода насмешка над Буниным. Насмешка беззлобная, она выражается лишь в том, что Крымов не идеализирует образ любовника-мечтателя, потратившего годы на вспоминание и реконструкцию событий одной ночи, а принимает его за безвредного, но все равно бездельника. Отношение к автору обнаруживает себя и в той сцене, где герой Гаркалина зачитывает отрывок из Бунина, а вылезшая из своего картонного гробика девочка (которая через пару минут окажется там снова – на этот раз с пробитым черепом) в это время громко и шумно целуется со своим возлюбленным. Легкое пренебрежение как никогда уместно: ну право слово, что для вас важнее – читать про любовь или любить?

Но как бы там ни было, как бы я не нахваливал эпизоды по отдельности, в совокупности они все равно не рождают целого. Зашедшийся в истерике толстяк поджигает свой дом, пламя бушует за кулисами и между рядов, актеры с криками «Караул!» выбегают из зала, а потом все стихает, и на сцену выходит Поля. Анна Синякина в ее роли разыгрывает маленький потрясающий моноспектакль, а потом появляются мужчины с киями. Эпизоды меняются, не цепляясь друг за друга и не складываясь в читаемый паззл. В «Темных аллеях» лейтмотивом служат примеры кратковременной, разрушительной страсти, «Катя…» же срежиссирована так, что в каждой миниистории акцент сделан совсем не на это. Как и в случае с платоновской «Коровой» исходный текст подчинил Крымова, усмирил его фантазию. «Катя…» из «постановки Дмитрия Крымова» превратилась в «постановку по Ивану Бунину», а успешных примеров последней в разы меньше, чем первых. Возникает вопрос, где же у Крымова слабое место? Можно ли сказать, что он не готов к серьезным высказываниям, что его стихия – веселить публику? Или же ему надо творить самому, надо заниматься спектаклем от и до – от сочинения текста до изобретения трюков? Впрочем, это не значит, что «Катя…» не заслуживает просмотра – проверку на эстетическую красоту, оригинальность и соответствие духу времени новая работа лаборатории, как и заведено, проходит с блеском.

Автор: © Айнеж Вихарев