index-art

Леди Макбет нашего уезда
МТЮЗ, режиссер Кама Гинкас

Кроме закравшегося в название слова «нашего», вместо «Мценского», как в оригинале у Лескова, Кама Гинкас не меняет текст, не переносит в наши дни действие повести. Но расставляет свои акценты, а потому его «Леди Макбет…», облаченная традиционно в строго-металлизированную и минималистичную сценографию Сергея Бархина — исключительно авторская версия.

Пролог спектакля, музыкальная пантомима из каторжан, предворяет все действие. Серая масса людей в грубых шинелях, без лиц, сбившись в кучу исполняют танец смерти: молчаливый и страшный. Этот образ «человека без лица», появится еще раз в финале. Под Великопостное песнопение «Жертва вечерняя» хора Суздальского мужского монастыря (как гласит программка) головы актеров тонут в воротниках шинелей. Будто каторжан уже обезглавили. Лишенные свободы, они уже не люди, а нелюди, масса, куча, стая. Не известно был ли у каждого из этой толпы каторжан выбор, и что толкнуло каждого на преступление, нам расскажут историю только двух из них, и история эта начнётся с любви. Да, любовь движет миром, но она же двигает и все те низменные и скрытые в нас силы, которые могут привести к безумию.

Все действие, все тексты актеры читают в третьем лице, от автора, и этим режиссер подчеркивает то, что кем-то ранее было упущено: например, совершенно фантастическое описание пейзажей у Лескова. Такая подача повести также позволяет и актерам, и зрителю, взглянуть на эту историю «любви, свободы и выбора» со стороны. Дистанцироваться и, благодаря этому, возможно лучше понять, или хотя бы попытаться понять поступки и мотивы героев. Эта дистанция также слегка сглаживает ужасы повести, особенно моменты убийств, которых здесь четыре на два часа. И эта версия «Леди Макбет…» – не тянет жилы из зрителя, хоть и не перестает быть страшной, пугающей и темной историей. Пугает Гинкас иначе: не наотмашь, а исподволь, не в лоб, а описывая события вроде бы простыми будничными словами, проводя нас сквозь время, вдоль поступков. И его герои, уже отравленный тесть (Валерий Баринов), например, с недоумением продолжает сидеть на сцене… и лишь спустя несколько минут уходит вдаль, по помосту, спрыгивая в, организованное Бархиным «никуда». Туда же отправляется его сын — муж Катерины Львовны (Александр Тараньжин), задушенный и убитый. Но иступленно лупит актриса (Елизавета Боярская) не по нему — а по брошенному на земь тулупу… Сцена же убийства мальчика — кульминационная, решена так, что зритель заранее понимает и медленно ужасается тому, что сейчас случится: пока звучит в устах актеров текст Лескова, дворовые люди, медленно и не спеша, сколачивают племяннику Катерины Львовны постель — гроб. Точно по-размерам. И мальчик просто закрывает глаза, в него забравшись. В момент же смерти — его уводит за руку, все по тому же помосту, туда же вдаль, «в никуда», убитый муж — дядя Зиновий Борисович.

За два часа в этой роли Елизавета Боярская (Катерина Львовна), играющая громко, звонко, ярко и, в отличие от общей режиссуры, именно наотмашь, преображается из девки скучающей, но наполненной до краёв соком жизни, и счастливой в любви своей, в прелюбодеянии своём, в то чудовище, для которого уже нет ничего святого. То, что начиналось как скука смертная, как несвобода в границах купеческого дома, как доля бездетная, молодой девке навязанная, то, что продолжалось, как страсть и любовь от всех тех причин вспыхнувшая, а потому осуждению не подвергаемая, то заканчивается душегубством.
Наш народ — звучит в спектакле рефреном — очень набожен… И много чего простить может: начиная с того, что измена Катерины рассматривается челядью как «её личное дело, за которое ей одной и отвечать придется», а потому на него глаза у всех закрыты, и у Аксиньи (Екатерина Александрушкина), которая сама родила не весть от кого, и у дворовых. Другое дело убийство мальчика, которое не простить никак, по всем законам: и божьему, и человечьему.

Сергей здесь (Игорь Балалаев) совершенно аморфный, кроме постельных сцен, где решителен, и если и дает какие-то советы, то скорее отстраненно, намеками, да и отступиться готов в любой момент: он уже был выгнан раньше за «любовь с самой хозяйкою», уйдет и с этого двора, не задумавшись. С его стороны любовь к Катерине — самоутверждение и рисовка чистой воды, как его красная шелковая рубаха с балалайкой. А с момента убийства мужа Зиновия Борисовича, так и вовсе сторонится он Катерины, не надобно ему это положение «купца», он слоняется между работающими людьми во дворе как неприкаянный. Он полюбовник, не купец, не хозяин, и руки в крови уже запачканы, и страшно, и назад дороги нет. Или есть?

Отсекая длинный каторжный финал, все эти скитания, чулочки, измены, ночлеги, болезни и перегоны, Гинкас ограничивается историей до каторги, четко разделив на главы действие и обрывая резко последним убийством-смертью, снова решенном в пантомимо-танцевальном ключе. Но Катерина Львовна была жива пока любила, а с предательством на суде Сергея, она умерла, оставив лишь оболочку от себя, которая, впрочем, тоже любила до последнего. Своей какой-то особою любовью, до которой лучше не доводить. И в нужный момент остановиться.

Задыхаясь от несвободы Катерина пошла на измену, не раз и не два история показывала нам, что «удушаемый» народ, или отдельные его лица, до поры до времени терпеливо сносит всё, чтобы потом превратиться в зверя. Где та граница от обретенной и желанной свободы до пропасти из которой возврата нет? В спектакле её видно четко и ясно. Спасибо актерам, сыгравшим оттенки и нюансы. И особо с актерской удачей Елизавету Боярскую.

© Анастасия Вильчи