index-art

В НАШ ВЕК СЛЕПЦАМ БЕЗУМЦЫ ВОЖАКИ.   (Шекспир)

И В НАШ. (Отменятина)

Москва. Красная площадь. Сегодня в Санкт-Петербургском театре «Приют комедианта». Тем, кому еще памятны дикторским голосом сказанные слова о том, что «На трибуну поднимаются…» и кто видел, как они оттуда машут ручкой – найдут много любопытного, прелестного, познавательного, обобщательного и не скучательного для себя в этот вечер. До 16-ти на этот спектакль сложно. Не столько из-за ненормативной лексики, сколько из-за оторванности от контекста времен. Остальным смотреть рекомендуется.

«Открытый» микрофон на сцене открыт для лозунгов и программных заявлений Заратустры, Эдгара, в психушку упрятанного за дневниковые записи стихов содержания «Рядом мы, Господь, рядом…» и других лиц официальных и не очень.

Всем театралам известный «Король Лир», склоняемый в разные эпохи на разные лады и разбираемый с разными акцентами на разные символы от столетия к столетию, здесь – лишь скелет, на который прирастают мышцы-смыслы, кожа-посылы, одежда-выводы. Оденутся не все. Но это не главное. Смыслы лежат пластами, нет, скорее они даже разбросаны в разных местах, и их можно собрать по максимуму, а можно, сколько влезет в твое личное лукошко. В моё вошло не все, но тем интереснее еще раз прогуляться, не обязательно в эти красно-кирпичные окремленные художником стены цвета вареных раков. Можно к книжной полке. Можно в гугло-яндекс: «Улица Грановского – небольшая улица недалеко от Кремля, известная тем, что на ней находится дом, где жило большое количество самого высшего советского генералитета: Жуков, Василевский, Буденный, Тимошенко, Рокоссовский и Конев, Малиновский и др.» Улица упомянута будет не раз в спектакле, где Лир в пиджаке времен 70-х голосом Розы Хайрулиной будет отпирать дверь квартиры с домашним милым: «Иду! Иду!». Гости-красные вареные раки, будут рассажены вокруг стола, затем разложены парами (граф Ворошилов, герцог Калинин и эсквайр Микоян с супругами) по тарелкам, и, наконец, сброшены в кучу с уже народившимися рачатами. А чтобы не осталось сомнений в правильной трактовке аллегории у свободного микрофона будет объявлено для усомнившихся: «Сцена метафорически представляет собой лидеров государств в виде раковых клеток, поразивших тело страны… Раковые клетки умирают вместе с хозяином, в теле которого поселились».

Когда человеку вырывают глаза – это страшно. Но иногда страшнее, когда люди просто сидят и едят. Оливье, винегрет и вареную картошку с селедкой. Предупрежденный заранее о переносе времени действия пьесы в 1941-1954 годы зритель не будет шокирован накрытым по-советски столом. Лир здесь болен раком, герои Шекспира претерпели трансформации ровно настолько насколько необходимо для двадцать первого века на взгляд режиссера: они поменялись полами, лицемерят вполне современно (чего стоит фраза Альбани о том, что он-то уж никогда и в мыслях не сомневался), они разделены на русских и евреев уже в программке, что гораздо сегодня важнее: законный ты или незаконный сын было актуально во времена Шекспира.

Убитые, отравленные, побежденные, раненные и умершие, повешенные и с лопнувшим сердцем шекспировские герои кровавой трагедии «Лир» здесь умирают тоже. Но делают это современно, а в финале все как один снова поднимаются на трибуну мавзолея и садятся за праздничный стол. По кругу: картошка, оливье, винигрет… И живые мертвецы поднимают бокалы за нового Лира. Или он и не умирал никогда. Или все давно уже умерли, а все что происходит вокруг или по кругу нам только снится.

Сквозь спектакль по Шекспиру или об руку с ним шагает Ницше. «Боги умерли. Мораль придумали ничтожные червяки. Победит сильный. Подтолкни падающего. Захвати плетку». На каждое изречение есть иллюстрация. Но мы в нашем веке пошли дальше, если у Ницше  «смерть человека – трагедия, гибель миллионов – статистика», то у нас смерть вообще перестала играть какую-то роль, как и жизнь одного конкретного человека – она имеет свою цену, или обесценилась вовсе. Сестра травит сестру,  брат убивает брата, дети изгоняют отца, отец проклинает детей. Во времена Шекспира – с подмостков, в наши – с  телеэкранов. Но нам уже не страшно! Обыденно. И в этом ужас. Все умерли. Все умерло внутри, в душе.

Мне кажется, что устав объяснять очевидное, как было в премьерной «Чайке» со шкафами-гробами, здесь Богомолов решил бить автоматной очередью. И чтобы внимание зрителя не распылялось на «героиня сняла трусы на сцене МХТ! о, ужас!» «снимает» их несколько раз: вот вам сцена Заратустра женится на Корделии! вот вам сцена минета Эдмонда и Корнуэлла! Вот вам образ страны – надувной куклы, облапанной вождем! вот вам суп из человеков, и отвар из сталинизма фашизмом приправленный, жареные раки, вырванные глаза, комбинации в подарок любовницам, каски-горшки, кишки наружу, откушенный язык!

Не перестаю удивляться работам сценографа Ларисы Ломакиной: на одной волне с режиссером, улавливая его посылы и идеи, она создала пространство, отвечающее замыслу, которое даже без актеров, само по себе, иногда играет роль: так в тишине мигают лампочки «ильича», выстроившись в ряд или тихо ползет шахта лифта, с неоновым светом. И в этой тишине – жутко. Заметно, что временами актерам тесно на этом пространстве, они буквально наступают друг другу на ноги, не развернуться, но лучше увидеть так, чем никак, поэтому вопрос скорее в никуда – параметры сцены не изменить, как и желание иметь такой спектакль у себя в афише.

Поют в спектакле тоже достойно – застольно: вот Лир, объявил, что у него рак и, дерябнув рюмку водки, затянул удалую казачью «Не для меня!», и разделил страну между дочками, а вот семейство сосет леденцы на палочке, прогуливаясь по Воробьевым горам,  под что-то веселое-детское-советское.

В этом спектакле очень много самого Богомолова: и не правда, что в каждом спектакле каждого режиссера так. Да, почерк виден, да, стиль узнаваем, отличим, но личного может не быть вовсе, а откровенного не быть совсем. Здесь даже в программке обозначен авторский текст, под заголовком «Отсебятина».

Про актерские работы в этом спектакле говорить сложно по причине того, что жесткий режиссерский рисунок и идея, требует донесения до зрителя каких-то заданных уравнений, теорем, а иногда аксиом, но все же личное участие, привнесение и расширение – возможно, и у кого-то получилось. Во главе актерского ансамбля, конечно, Лир-Хайрулина. Она, конечно же – Столп и Голова, на которой спектакль держится. Ее не измененный в угоду мужской роли голос, местами вкрадчивый  и кошачьи повадки, все это вместе с пиджаками 54 размера создают ощущение доверительной оболваненности. Её Лира и жалко (вот вытащили ремень из брюк, развязали галстук – в психушку посадили) и Лир её жалок одновременно. Он вроде диктатор, но такой «наш» местами: «Язык учить надо!» – кричит Лир на своих домашних, когда трудности перевода с немецкого мешают ему понять посла Заратустру, настаивающему на женитьбе с опальной Корделией и срывается на мат, такой понятный всем народам. Георгий Максимилианович Альбани у Ульяны Фомичевой на мой взгляд удался: флюгер-партфункционер и домовитый прихлебатель в одном лице, от него веяло знакомым образом с доски почета. Александр Кудренко (старшая Лировна) и Антон Мошечков (средняя Лировна) – оба неподражаемы в образах дам Кремля, а младшенькая (Павел Чинарев) на их фоне излишне нервничает, и платье сидит немного искусственно, хотя с его габаритами на сцене сложнее разместиться, возможно чрезмерная угловатость отсюда. Эдмон Самуилович Глостер был очень разнопланов и убедительно красив у Алены Старостиной, и в сцене поцелуя с откусыванием языка и кровоподтеками обворожителен, пожалуй, даже больше чем в других.

То ли потому что это интеллигентный и просвещенный Петербург, то ли на улице холодно, а в зале «жарко», но не было толп уходящих из зала. Смех был, местами странный, вспыхивания и «Ха!» на сцене минета пистолетного дула, и «такого я еще не видела!» было. И долгие и продолжительные аплодисменты. Были.

Автор: © Анастасия Вильчи

«Лир» По мотивам трагедии У.Шекспира «Король Лир». Трагикомедия.

Режиссер-постановщик – Константин Богомолов
Художник-постановщик – Лариса Ломакина

Премьера 23 сентября 2011 года

Прдолжительность спектакля 3 часа с 1 антрактом