index-art

Метафора «наша планета Земля – поле, и все мы вместе его пашем» – это то, что можно увидеть. Сколько еще метафор втиснуто в час с небольшим, сложно сказать. Но это и интересно. Лично для меня впервые мат, без которого не пишется г-ну Пряжко, ушел на второй-третий план, а на передний вышел своеобразный, но считываемый (поклонницей стиля Жванецкого) юмор. И бесконечные вопросы, вопросы, вопросы.

Этот спектакль можно смело показывать в Европе. И если сломаются субтитры – не беда. Рядом с нами сидели две дамы, говорившие кажется на голландском. Так они, наверное, почти все поняли без перевода. Или мало что поняли, как и окружающие их мы. Юмор про социальны сети (а за фотку он тебе что поставил?), или вот такой диалог: Водитель. Да, Марина. Сложно с тобой. Марина. Ты меня в третьем классе не знал.

Мой коллега предупредил, что надо смотреть скорее, ибо спектакль этот может постигнуть участь Богомоловского «Турандот», которого в афише нет ни в декабре, ни в январе, вот уже и в феврале…нет, видимо руководство театра Пушкина испугалось массового исхода публики, а зря. Это же такая реклама и возможность привлечь в театр новую аудиторию! То, что не смотрят «отцы» побегут смотреть «дети». Но переплюнуть «Турандот» не удалось. Если не ошибаюсь, с нашего спектакля ушла лишь одна пара: яркая рыжая красавица в вечернем платье с кавалером покинули свои места в разгар матерных диалогов. Видимо, не знали на что шли. И заметно, что публика была своеобразная. Такая публика бывает на современных выставках и перфомансах, в новых галереях, в демократичных кафе, в театре.док, конечно. Преимущественно – молодые современные люди.

Такими же молодыми были и актеры, занятые в спектакле. Что-то сказать об их игре, удавшихся или не удавшихся ролях не сложно, почти невозможно. Это тот случай, когда актёр четко выполняет поставленную режиссерскую задачу театра условного, метафорического. В начале, или в прологе, довольно продолжительном, вообще без слов. Хореография, тоже очень своеобразная, в спектакле выходит на первый план: движения по кругу, по периметру «поля», хаотичные на первый взгляд движения по сцене. Всё это поддерживается и подкрепляется видеорядом, светом, звуком, и потрясающими костюмами Галины Солодовниковой. Музыка Валерия Васюкова – переработанный в техно Стравинский. Всё вместе создает картину некоего футуристического будущего, и не сразу понимаешь, что эти люди – комбайнеры, а их подруги – доярки. Речи же и диалоги наших «потомков» – из дня сегодняшнего. Если поехать в любое село и послушать разговоры тех самых комбайнеров-доярок, то мы услышим как раз то, что слышим со сцены. Как бы дико это не звучало. Мало смысла, пара глаголов, остальные слова заменяются матом. Поэтому всплескивать руками, охать или выбегать из зала, значит существовать в другой реальности, или не признавать то, что такая реальность существует. Но она существует. За МКАДом. О том и писал, видимо Павел Пряжко. О современном быте села.

У Григорьяна же получилось не совсем о том. Реального у него совсем не осталось.

Или экскурс в прошлое, как в том самом прологе, когда люди в ватниках под надзором вышек за колючей проволокой ползают на коленях, собирая зерно и колоски. А тех, кто колоски прячет, ожидает смерть от лап волкодава (очень симпатичный костюм на сторожевом волке, потому что собакой язык назвать это чудище не поворачивается) или от рук сокамерников-людей.

Или прыжок в будущее, подкрепленный инопланетными кольцами на пшеничном поле, светлыми одеждами, скафандровидными водителями, и головными уборами у женщин, похожими на кокошник-нимб Королевы Амидала из «Звездных войн». Всё переплелось в этом пространстве без времени: навороченные руко-машино-комбайны и костры отсветом загорающиеся на обычных кусках деревянных заборов, мать-земля с силиконовой распухшей от молока грудью и йоги, медитирующие в вышке над полем. Смесь настолько фантастична, что когда еще что-то начинает на тебя сыпаться, вдруг перестаешь искать смыслы во всем, и просто впитываешь эмоциональные волны от всего этого нагромождения. Это похоже на сон, когда простые слова и вещи становятся образами странными и загадочными (помните «Сон» Сальвадора Дали?), переплетенными в замысловатые конструкции и неожиданные одежды.

Главной, если такая существует, сюжетной линией становится событие, которое вряд ли возможно в жизни: убирая урожай, комбайнеры обнаруживают, что убирают не свое поле, а ….европейское. Но, рассудив, что собственно по х…, что убирать, лишь бы работать, продолжают жатву. А ночью, разведя костры недалеко от своих машин, они слышат песни соседей комбайнеров из Франции, Бельгии и т.д. Что и наводит на мысль о глобализации: все мы на одном поле пашем.

Стремления же и чаяния героев, кроме уборки поля, дойки коров, подсчета количества яиц, и понятны, и просты: купить новый комп, поменять мобильник, повесить на шею золотую цепочку, изменяет ли другу девушка, пойдут ли парни сегодня на дискотеку. Иллюзия же погружения всех героев в какой-то космо-мир, не смотря на костюмы и скафандры будущего, рассеивается к финалу. И уже не так важно появление инопланетных кругов на поле. Ведь пройдя круг, все вернулось назад, можно сказать на круги своя: герои вновь натянули лагерные телогрейки и застыли в ожидании. Мир изобилия, коллективного труда под знойным солнцем и чистым небом, и незамысловатого счастья у своего костра, мир в котором нет далеко идущих целей и планов, и не важно чье убирается поле, очень напоминает первобытный. Общинный. Где все «потомственные комбайнеры», т.е. собиратели. А в темноте можно и женщину перепутать: начав с одной, закончить с другой, чья нога? Чья рука? И все идут на свет одного костра, считая его своим.