index-art

После просмотра этого спектакля я теперь точно знаю, как вызывать гномиков. Нужно взять печенье и конфеты (лучше бельгийский шоколад), положить в тумбочку и повторять: «Гномик, приди!» Мы-то в нашем наивном детстве только чертиков на песке вызывали….

А герои пьесы – современные дети с клишированным сознанием, вложенным в их головы родителями и обществом. Они подставляют друг друга, предлагают дружбу и предают, мстят. Они жестоки, как могут быть жестоки лишь дети. А вожатые не отличаются от них ничем, кроме возраста. Например, показателен эпизод, когда Баран и Миша «махаются», а вожатый руководит: кому выиграть – кому проиграть, и посвящает этот бой своей девушке.

Хочу отметить плюсом, что драки и бои подушками представлены с помощью хореографии и пластики. А вот в минус пойдет краткость эпизодов, когда через каждые 2-3 фразы гаснет свет. Не успеваешь осознать происходящее, появляется ощущение недосказанности, недоигранности, разрыва.

Финал, несколько неожиданный, но вполне закономерный, если смотреть под другим углом, оставляет нас размышлять о том, куда все мы движемся и тянем за руку своих детей…

Отличная игра молодых актеров!

Автор: © Наталия Антонюк

«Товарищи-дети» в белоснежных майках и шортах, так напоминающих о физкультурном прошлом нашей страны 30-ых, проводят неспокойную во всех отношениях ночь в лагере, Пионерском. Сильно захмелевшая пионервожатая и якобы влюбленный в нее вожатый, полусерьезно-полушутя балующийся время от времени с флажком, тоже пионерским, особо не препятствуют невинным детским шалостям: ну, покурить там, устроить бой подушками или вызвать гномика. Настоящее зло для деток – безмолвная нянечка, в одеждах римского императора, словно призрак, появляющаяся в самый неожиданный момент. Нянечка старательно бдит дисциплину, а провинившихся «оттаскивает» за уши. Что не мешает детям, в общем-то, неплохо провести эту ночь, по замыслу драматурга, последнюю в их жизни.

Они пьют и курят, говорят на современном косноязычном сленге, играют в бутылочку, стаскивает друг с друга трусы, сплетничают, воруют, плетут свои интриги, при этом отстаиваясь детьми – маленькая модель взрослого мира. Под покровом темноты и отреза зеленого плюша в лагерь прокрадется гномик, который на поверку окажется карликом из соседней деревни. Соберет конфеты-печенья и удалится, но недалеко, ибо, обнаружив обман, дети разозлятся, и не станет карлика.

Временами гомерически смешная «Третья смена», тем не менее, пропитана горечью. Эти взрослые дети жестоки и несчастны, но главная мысль – они жертвы. Чего? – предлагается додумать зрителю.

Автор: © Mironositskaya

Про лагерь

Пьесу я не читала. Поэтому финал был для меня откровением, а начало спектакля, где мальчик ползет, схватившись за живот, и просит о помощи, был не понятен до самого конца постановки.

Лагерь. Раньше их называли пионерский. Сейчас – не знаю. Но само слово «лагерь» в этом спектакле мне показалось тем самым, что отражает суть: ограниченная территория. Ограниченное пространство. Ограниченное общение. Ограниченные рамками, условностями и правилами/традициями, навязанными старшими или более взрослыми/опытными ровесниками. Органично и часто звучала в спектакле фраза: «Идиоты, блин, малолетки конченые!» от более старших детей – младшим. От вожатых – своим подопечным. Преемственность поколений: жаль только, что перенимают друг от друга поколения – клишированные и порой глупые традиции. Часто очень жестокие и злые.

Все типичные лагерные атрибуты и ежедневные занятия успевают пронестись за время спектакля:
- флаг на флагштоке – вверх-вниз;
- когда уснут вожатые;
- пресловутая зубная паста;
- бои подушками;
- посиделки в чужих спальнях;
- игра в бутылочку;
- тайники с сигаретами и выпивкой;
- вызывание гномика;
- темная;
- пьянки вожатых;
- и, наконец, «Шухер! Нянечка!»
Образ нянечки – эдакой миссии – единственной наводящей порядок и имеющей хоть какой-то авторитет в глазах детей и вожатых, преследует зрителей на протяжении всего спектакля.

Очень понравилась в постановке игра света. Бой подушками впечатлил! Отдельный респект постановщику пластических номеров. И, конечно, всем актерам. Удачной находкой мне показалась процедура «причесывания» девочек, которая повторялась несколько раз. Длинноволосые красивые девчонки перебирают руками свои локоны, произнося в это время вслух подчас дикие фразы, разнящиеся с образом «прекрасных невинных русалок». «Блин, придурок, замочить, прикол вааще, ты чё, совсем дурной, или как? ты чё вааще?» – и так по кругу – простите, цитирую на память, возможно, пропуская перлы.

Короткие, но четкие картинки – иногда пара фраз – создавали представление, вели дальше, и органично сменяли одна другую. Выбеленные круги света и белые костюмы актеров яркими пятнами появлялись из темноты пространства и туда же уходили. Костюмами для детей стали белые рубашки, белые шорты и белые же кроссовки-кеды. Минимализм в костюмах дополнился минимализмом в декорациях: шкаф и двухъярусная кровать на колёсах. Добавив к этому и минимализм в словах героев (но уже не от отсутствия текста, а от очень четко переданного подросткового жаргона), режиссер направил мысли в нужное русло.

Подростковый цинизм. Откуда он? Из взрослой жизни. Атмосфера обостренной враждебности друг к другу. Откуда? Из взрослой жизни. Порой было страшно. Когда дети, сбившись в стаю, похожие на диких волчат, бьют одного (своего товарища ли, лже-гномика ли) – страшно. А вожатые учат их «мочить» и делать «тёмную». Страшно. Когда дети предают легко. За желание в первый раз покурить. Страшно. Когда один из них – ребенок, расстреливает из автомата всех в финале пьесы. Страшно.

Из письма автора пьесы режиссеру спектакля: «… то есть детство по сути такого как бы чистого радостного островка нет. Есть определённый промежуток времени названный детством, а его почему то называют счастливым. А он не оценивается такими категориями…» . У меня действительно было счастливое детство. Как хочется, чтобы оно было таким же у наших детей.

Автор: © Анастасия Вильчи

Байки о потерянном детстве, или – а был ли гномик?

Дорогу к Переведеновскому переулку мне преградили две громадные псины. Уже темнело, и встречные автомобили фарами высвечивали их страшные туловища. Увидев, что я не осмеливаюсь идти дальше, они ринулись в мою сторону. Пришлось выбежать на проезжую часть. Машины затормозили. Собаки продолжали преследование. Тогда я проголосовала, и прыгнула в первую остановившуюся машину, которая повезла прочь от «Актового зала». Потом, правда, пришлось вернуться. Для того, чтобы посмотреть спектакль «Третья смена».

Скажу сразу – об этой постановке безвозвратно хочется забыть. Выпить чего-нибудь и забыть. Как дурной сон, который не оставит тебя, пока не скажешь одну волшебную фразу.

Но обо всём по порядку.

В холле – ажиотаж. Медийные лица. Журналисты. А ещё люди, обремененные интересом к современному театру.

Что его вызвало, понятно – спектакль проходит в рамках фестиваля «Золотая маска». Постановку уже похвалили. А «Афиша» даже внесла в список десяти лучших премьер сезона.

А действо всё не начиналось. Долго «укомплектовывали» зрителей. Когда, наконец, все лестницы, проходы и места перед «сценой» были утрамбованы, появился режиссер. Коротко поблагодарил за аншлаг в зале. Рассказал, что за саундтрэки будут звучать во время представления. Пояснил, что для многих актёров – это их первый в жизни спектакль.

За сим позвольте репортаж прервать. И начать анализ самого спектакля. Анализ – какой-то «баночный» медицинский термин. Но другого слова подобрать не могу. Потому что на языке чувств и эмоций у меня «диалога» с этим произведением, увы, не состоялось.

Детский лагерь. Скорее современный, чем советских времен. Правда на это указывает только то, что дети пользуются мобильными телефонами. В остальном – никаких привязок ко времени.

Почему в названии значится именно «Третья смена», а не какая-нибудь первая, вторая, не ясно. И по ходу спектакля это никак не обыгрывается. Кто-то в зале шепнул ответ на мой в голове прозвучавший вопрос: «Третья смена в лагере самая дорогая!». Первый раз слышу. Но и это ничего не объясняет. Ну да шут с ним, с названием. Может, в нём и заложен какой-то неведомый нам – третий смысл.

Самая большая беда пьесы, на мой взгляд, это абсолютно нулевой текст. С художественной точки зрения. Что касается стиля. Задача автора ясна – воспроизвести сленг подростков. И одними «блин вообще» и «крутой» тут не обойдёшься. Я сейчас совсем не имею ввиду ненормативную лексику. Что уж, казалось бы, проще? Вечер проведи в тусовке школьников с диктофоном, и на тебе! Так ведь любят делать «вербатимщики». А тут… То «ребенок» двух слов связать не может, то выдаёт фразу типа: «Сюда идёт человек, тебе очень хорошо знакомый». Не говоря уже об индивидуальном языке каждого героя – это вообще не отработано. Не смотря на то, что они разные (один читает сказки, другой только трусы стаскивает с девчонок), из разных семей (у одной отец ворует со стройки стройматериалы, у другой папа из Бельгии конфеты привозит), говорят они одинаково. Если уж сложно выделить их речевыми характеристиками, попытались бы артикуляционными – один бы картавил, второй шепелявил… – хоть так.

Вторая беда этой пьесы – очень слабая драматургия. Где тут конфликт? Покажите мне пальцем! Его тут нет.

Детский лагерь – это всегда некая инициация. Мир, который меняет человека. Первый раз вдалеке от родителей, первая сигарета, первый поцелуй… – список можно продолжать в зависимости от того, как далеко можно зайти. Герой за определенный промежуток времени должен пройти некое развитие. Даже перевоплощение. Выйти оттуда другим. Но в финале детей даже не выпускают из лагеря. Их расстреливает какой-то Миша. Не понятно, кто такой, откуда взялся, а главное – зачем он это делает? Сказано только, что ему так приказал бог. Никаких причин, никаких мотивов. Это даже не бессмысленная жестокость. Это бред. Искусственный, ничем не мотивированный финал. Просто какой-то вырванный кусок действительности из американских школ и маленьких немецких городков, типа Виннендена, ничего общего с российскими реалиями, слава богу, пока не имеет.

Кстати, о боге. Откуда ему тут взяться? Ведь всё построено на вере в гномика! Да и тот потом оказывается карликом из деревни, ворующим у детей сладости. В общем, идея-то хорошая. И на этом можно было строить конфликт. Допустим, столкнуть два мира: тот, в котором верят в гномика, и тот, где с гномика сорвали «маску». Их богом был добрый гном. Но Бог умер. Теперь им всё позволено. Пропала вера. Вот они и стали играть во взрослые игры, за неимением детских. Но этого в пьесе нет. Там и до гномика «детский» мир давно повзрослел. Тут уж надо было определиться: либо гномика вызывать, либо со вздохами трусы стаскивать. И играли бы себе в бутылочку. Зачем гном там появился? Ради хохмы?

Вернёмся к гибели подростков. Убивать детей – это серьезно. Даже метафорически. Должны быть причины. Мы уже выяснили, что к российской реальности это не имеет отношения. Наверное, Толстой не сразу решился бросить под товарный поезд Анну Каренину? Тут всё четко мотивировано. Каждый шаг к пропасти оправдан. Но убить женщину, которая богом посчитала мужчину – одно. А расстрелять горстку детей, которые разуверились в гномике – совсем другое. За что? За то, что курят, пьют и трусы стаскивают? После всего этого героиня Германики, например, заявляет – «Все умрут, а я останусь». Жизнь с потерянным детством – где найти суровее наказание?

Кстати, к богу дети на протяжении спектакля обращались лишь однажды. После драки подушками со словами: «Господи, мы же дети! Мы же должны как-то расслабляться?!» Но, видимо, их бог не купился на скидку «дети». Всучил Мише оружие и ба-бах!

Лично я была в детском лагере 4 раза. Так вот об этом времени могу рассказать много занимательных историй. И о том, как вызывали матершинника, и о том, как давили ладошкой друг другу до обморока на солнечной сплетение. А когда человек приходил в себя, то непременно произносил: «Ура! Давай ещё раз?» Я помню, что такое просыпаться пришитой к кровати и обмазанной мятной пастой… Когда одежда и обувь твоя висит на верхушке самого высокого дерева. Помню, как однажды кто-то разбил зеркало, а потом весь отряд отказался заходить туда ночевать – так уж боялись плохих примет. Даже строгая директриса лагеря ничего не могла поделать. Но ещё больше боялись маньяков, которые бродят по лесу! Поэтому ночью под дверь ставили алюминиевое ведро с мочой, чтобы услышав, как маньяк запнётся об него, успеть спрятаться под кровать. А еще были секретные рассказы молоденькой вожатой в палате с погашенным светом о мужчинах. И её песни про любовь. Но самое главное в любом лагере – это королевская ночь! «Трубы – целуй в губы, пылесос – целуй взасос». Это я к чему? Вот какие ассоциации возникают у меня с детским лагерем. В спектакле ничего этого я не увидела. Там говорили совсем на непонятном мне языке, в который, как не старалась, поверить я не смогла. Не верю и актерам. Когда девочка на сцене закуривает первую в жизни сигарету, то не удосуживается даже откашляться. Но это скорее вопрос к режиссеру.

И я искренне не понимаю, почему для своих героев драматург выбрал именно это место действия – детский лагерь? Покурить, выпить, поиграть в бутылочку дети прекрасно могут и в школе, а еще во дворе или в подъезде.

И сейчас мне вдруг подумалось, может, собаки не спроста преградили мне дорогу в театр? «Куда ночь, туда и сон».

Автор: © Анна Капустина

Детский лагерь. Пионерский лагерь. Союза давно уже нет, а лагеря для школьников остались. В них всё так же ездят дети. Но какие это дети и зачем они туда ездят?

«Третья смена» сконцентрировалась на проблеме взросления. Выбор лагеря для школьников как модели этого взросления не случаен. Лагерь выдергивает детей из привычной им среды и заставляет их раскрываться, учиться общению со сверстниками, искать выход из конфликтных ситуаций. И при этом лагерь – это свобода. Здесь можно попробовать то, на что никогда не решишься в городе. Здесь становится понятно, кто сильный, а кто слабый, кто честный и наивный, а кто – хитрый и коварный.

Спектакль «Третья смена» показывает один день, а точнее, одну ночь из жизни лагеря для школьников. Один из старших, но не самый старший отряд, в котором вожатые лишь на пару лет взрослее своих подопечных. В отряде собрались разные дети – и прилежная отличница Лена, и озабоченный Дима, и интеллектуал Барановский, и кокетка Марина, и оторва Таня. Но всех их объединяет одно – они кажутся себе ужасно взрослыми, они хотят чувствовать себя взрослыми, но при этом постоянно напоминают сами себе, что они всё еще дети.

Героям спектакля – 14-15 лет. Период полового созревания. Подростки еще до конца не осознают, что за страсти их будоражат. Они просто тянутся друг к другу. Играют в бутылочку, обнимаются. Скрытые сексуальные желания материализуются в танцах. Накопившаяся агрессия снимается дракой. Мера взрослости же определяется фразой «А ты когда-нибудь курила?».

Но герои все еще вызывают гномика. Они надеются на то, что в мире есть место чуду. Пока есть эта вера в чудо, не смотря на все свои уже отнюдь не детские игры, они продолжают оставаться детьми. А что будет, если убить гномика?

Новая драма ищет новые подходы к театральному искусству. Она стремится к целостности, к симбиозу жанров и направлений, к правдивости эмоций и эпатажу. В ней размываются границы между театром и танцем, театром и эстрадой, театром и кино.

«Третья смена» – спектакль пластический, грациозный. В нем сосуществуют и дополняют друг друга драма и танец. По подходу это ближе к театру Брехта. Актеры смотрят на своих персонажей со стороны, они не проживают, но показывают. Их можно скорее понять, чем почувствовать.

И, возможно, в этом причина неточности, незавершенности проекта. Актеры говорят языком этих детей, «ты такая простая, блин». Но говорят неестественно, скороговоркой, на одной ноте. Актерская игра тяготеет к условности, к обрисовке. И из-за этого спектаклю трудно верить. Словно и сами авторы сомневаются в том, а правду ли они показывают. Или же им удалось уловить только форму, а истинный смысл остался где-то за текстами, за сценой. Кажется, поиски в сфере визуального привели к тому, что форма и содержания разошлись, они не усиливают, а наоборот, смягчают друг друга. Материал дает возможность добиться большей точности, просто стоит продолжить поиски.

Автор: © Лика Орлова

Путевка во взрослую жизнь

В первую очередь, хотелось бы отметить сценографию данной постановки. Минимализм и выбеленное до голого смысла оформление пространства, вкупе с внешним видом зрителей, пришедших на спектакль, создавало ощущение почти галерейного пространства. И это не удивительно, учитывая цели и задачи, которые ставит перед собой «Театр им. Йозефа Бойса». Суммируя вышесказанное, можно смело назвать «Третью смену» стильным спектаклем. Но это, само собой, не единственное его достоинство.

Визуальный код, зашифрованный в оформлении спектакля, еще до начала развития сюжета приоткрывает завесу смысла, в нем содержащегося. Подтянутые и «упакованные» в униформу невинности дети создают смысловую галограмму, вызывая в памяти образы античности, скульптурные композиции пионерских лагерей времен Советского Союза, задающие моральный вектор подрастающим поколениям, и героев глянцевого мира современности, где блеском белоснежных улыбок и идеальных форм прикрыта бездонная пустота внутрненнего мира.

«Анатомировать» смысл постановки можно, также разложив на разные дорожки восприятия звуковое и визуальное содержание спектакля. «Искра» возникает в момент, когда ангелоподобные юноши и девушки начинают «изрыгать» из себя пагубные последствия влияния современного общества. Дети говорят конвейерными фразами и вообще круг их интересов весьма ограничен – стянуть трусы с девченок после отбоя, устроить кому-нибудь «темную», покурить или набухаться (а зачем еще ездить в лагерь?), предаться вполне однозначным порывам своей физиологии, играя в «бутылочку»… Все это – суровые будни современного лагеря.

Но есть нечто в жизни этих подростков, что все еще не помечено печатью порока. Вызов гномика для них – почти сакральный ритуал, «луч света в темном царстве», мерцающий в жестоком мире взрослых. Этот процесс объединяет детей, на их лицах возникает почти мистическое сияние и непреодолимое желание быть хорошими и светлыми. Не смотря на всю свою жестокость и жадность, дети самозабвенно ласкают вызванного гномика, отдавая ему весь провиант, привезенный родителями из города. Но и тут не обходится без вмешательства безжалостной реальности – вожатый лагеря разоблачает детские иллюзии, и вызванный гномик оказывается не проявлением чуда, в которое так верили дети, а всего лишь карликом из соседней деревни.

Гномик в данном контексте – апофеоз разоблачения понятия «детство». Вывернутые наизнанку ценности оставляют роковую печать на телах героев – они обнаруживают странные знаки, оставленные какой-то темной силой на своих животах.

Единственным непоколебимым образом до самого конца постановки остается нянечка – безмолвная, почти станковая фигура, с выражением античного ужаса на лице. Она олицетворяет собой символ власти в этом микрообществе рекурсивного тоталитаризма (власть по нисходящей – нянечка – вожатые – подростки – «малолетки конченные»).

На примере спектакля хорошо видно, что детство – очередная иллюзия, выдуманная человечеством для оправдания своих пороков. Как говорит одна из героинь в ходе общения с небесами – «Ну мы же всего лишь дети, Господи. Неужели лучше если мы наркотики будем пробовать?» Детство – всего лишь обусловленность, ситуация, сформированная в пространстве-времени, имеющая мало отношения к так называемой «реальности».

Если верить Интернету, первичная цель многих лагерей – образовательное или культурное развитие детей. Ситуация в лагере, показанном на сцене Актового Зала – хорошая иллюстрация понятия «образование и культура» в современном мире. «Третья смена» показывает грани понятия «свобода» и результат существования в системе, за пределы которой невозможно выбраться.

Желание повзрослеть для этих изуродованных современностью детей – побег от страха незащищенности в жестокий мир взрослых, где нет места наивности, доброте и пониманию. Эти дети – как цветы, лишь только распустившись, уже стремящиеся к увяданию. Думаю не у одной меня трагический финал вызвал ассоциации с такими фильмами, как «Слон», «Класс» и «Боулинг для колумбины», где распятая невинность, нафаршированная ложными ценностями и понятиями, соврешает преступление против самой жизни.

Не смотря на «раскол» посреди спектакля Донатаса Грудовича, играющего одного из подростков – Барановского (что вызвало позитивный отклик у зрителей в зале), и, не смотря на иногда кажущуюся «студенческой» игру остальных актеров, спектакль выглядел очень цельным и был интересен световыми и монтажными, почти «киношными» приемами.

Являясь комедией, «Третья смена», тем не менее, оставила внутри негативный осадок и страх за общество и людей, внутри которых существут подобные «лагеря», со своими сомнительными ценностями и авторитетами.

Автор: © Дина Попова

Совместный проект Театра им. Йозефа Бойса, Актового зала, Агентства «Творческие индустрии» и Театра.doc «Третья смена» за не слишком долгое время своего существования успел обрасти уже определенной историей успеха: после первого же показа спектакль был отобран для участия в программе Russian case Всероссийского театрального фестиваля «Золотая маска», был включен журналом «Афиша» в список десяти лучших премьер сезона, а фрагмент текста пьесы печатался в октябрьском номере журнала «Esquire» за 2007 год.

Пьеса была написана всего пару лет назад минским драматургом Павлом Пряжко, но поставить ее успели уже несколько раз в разных городах, причем как со взрослыми актерами, так и с совсем юными, чей возраст примерно соответствует возрасту персонажей. Ведь в «Третьей смене» рассказывается о жизни в летнем лагере как она есть: дети пробуют курить, не спят после отбоя, заводят романы – гораздо более быстротечные, чем сама смена, старшие отыгрываются на младших, учат их, как это говорится, общению, но все панически боятся появления нянечки, вожатые – не исключение. Наоборот, они ведут себя, пожалуй, даже похлеще детей.

В общем, все очень жизненно, вполне узнаваемо и хотя, по сути, должно бы быть слегка жутко, но на деле скорее смешно. В постановке театра им. Бойса актеры все-таки не дети, но сами очень молодые; все одеты в белые шорты и майки, вожатые – в серое. Никаких красных галстуков, хотя лагерь в какой-то момент и называется пионерским, время, вроде бы, наше, но его приметы почти не чувствуются, разве что пару раз упоминаются сотовые телефоны. Декорации, как водится, самые минималистичные: двухэтажная кровать, шкаф, таз с водой, еще что-то по мелочи. В принципе, все то же самое могло бы происходить когда угодно, потому что дети всегда одинаковы и вкус свободы, даже и относительной, одинаково их пьянит. Вот только концовка совсем современная, в советское время такого бы не могло произойти.

И все-таки действие затягивает зрителя не сразу, а постепенно. Диалоги живые, с жаргонными словечками, повторением одного и того же, отдельные персонажи говорят очень быстро – все как и в жизни, а вот наиболее характерные эпизоды – драки, подушечные битвы, игра в бутылочку – демонстрируются не напрямую, а только образно, через определенные символические действия. Иначе, пожалуй, было бы плоско. В целом же интенции персонажей понятны и смешны для любого зрителя, даже если у него никогда не было собственного опыта поездок в летние лагеря.

Постановка, конечно же, предлагает не только посмеяться, в нее заложены некоторые идеи, но все-таки чего-то, остается впечатление, не хватает: не то глубины, не то, наоборот, мест, где весь зал смеется в голос.

Автор: © Ева Рапопорт

Павел Пряжко сегодня один из самых многообещающих драматургов. На прошлогодней «Любимовке» (2007) он произвел настоящий фурор – оставалось гадать, кто же поставит прочитанную там пьесу «Третья смена». Поставил Филипп Григорьян из театра им. Йозефа Бойса. В главных ролях – совсем молоденькие мальчики и девочки из театральных училищ и, конечно же, любимец новодрамовского театра – Донатос Грудович.

«Третья смена» – это будни детского лагеря, в котором вожатые пьют, старшие выясняют отношения с «кончеными малолетками», все боятся грозной нянечки и верят в гномика, которого можно вызвать с помощью шоколадной конфеты. В общем, тот самый лагерь, в который так боятся отпускать родители и о котором мечтают подростки, желая хлебнуть свободы. Хочется всего-то каких-нибудь шалостей: мазаться пастой, устраивать бой подушками, стягивать после отбоя трусы с девчонок, курить тайком и танцевать на дискотеках. Свобода превращается в разгул, подростки – вот-вот и начнут выглядеть настоящими монстрами, и единственное, что спасает их от окончательного краха, – святая вера в чудо. В гномика, который не пьет и не курит, которого нельзя бить, потому что он может обидеться, который никогда не приходит к злым детям. И ради него одного нужно быть добрыми, такими, как не могу быть взрослые.

Фольклорный гномик – олицетворение всего лучшего, что есть в этих детях, символ чистоты, о которой они забыли. То, что это обман, ясно почти сразу. И искушенному зрителю, и нет. Посыл автора очевиден – если самое святое оказалось обманом, стоит ли вообще жить? От этой авторской идеи, которая буквально атакует на протяжении всего спектакля, начинаешь уставать и ждать каких-нибудь иных поворотов на смысловом пути. Если бы не естественно-небрежная игра молодых и очень органичных актеров, то стало бы совсем невмоготу. Отдельного упоминания достоин текст – диалоги действительно чудо как хороши. Подслушаны, записаны и добротно перенесены на сцену будто бы прямиком из палаты современного лагеря. «Ты такая интересная вообще» – какая потрясающая характеристика для героини! И увековеченное любимое подростковое слово «блин». Пряжко слишком добр к своим героям – они и матом ругаются.

Автор: © Лиза Сезонова

Спектакль «Третья смена» отметили уже многие: он участвует в программе Russian Case фестиваля «Золотая маска», включен в список десяти лучших премьер сезона (журнал «Афиша»), отрывок из пьесы опубликован в октябрьском (2007) номере журнала Esquire. Еще более пристальным делает наше внимание тот факт, что спектакль – детище двух экспериментаторов, философов сцены и драматургии, Филиппа Григорьяна и Павла Пряжко. Всегда интересно, что же рождается в результате единения встретившихся наконец-то родственных душ.

Рассказывают нам об одном дне из жизни пионерского лагеря. История забавная, близкая любому зрителю – даже тому, кто о лагерях знает лишь понаслышке и никогда в жизни там не был. Такая уж родственная, своя атмосфера талантливо создается актерами. Готовьтесь смеяться, готовьтесь восхищаться простотой и точностью, за которыми скрыта символичность и потрясающая глубина. Ребята в белых одеждах абсолютно точно очаруют вас во мраке театра. Здесь – тоже символ, та же противоречивость, которой наполнен весь спектакль. Мир детский и мир взрослый, шутки и довольно жесткие разборки, искренность и клишированность. При этом на сцене – никакого насилия, никакой грубости. Все намеками, налетами, в точности так, как оставляет отпечаток взрослый мир на чистом, на первый взгляд, детстве. Как-то постепенно включаешься в спектакль. Как-то постепенно наступает на пятки жесткий мир – но на самом деле, с точки зрения авторов, все детство есть изначально существующий самообман. Этот вывод, в общем-то, обрушивается на зрителя в самом финале, несколько шокирующем и неожиданном. Я бы даже сказала, что именно он опускает тебя с головой в подлинную философию спектакля, отправляя зрителя разбираться со своими мыслями в одиночестве. Действительно, здесь бессмысленно делиться выводами, ведь тема детства близка каждому, неповторима. У каждого она своя. Не думаю, что есть навязчивость и у авторов спектакля. Они действительно предлагают свой путь, довольно жесткий – истребление ненастоящего на корню, но, в первую очередь, призывают зрителя к размышлению, к обращению в собственное Я.

Само построение и оформление спектакля – минимум декораций, цветовые контрасты, молчаливые разговоры (ибо именно такое сочетание могло родиться в сотворчестве Григорьяна и Пряжко) – задает сомнения в подлинной веселости происходящего с самого начала. Но зритель верит героям, входит в их мир для того, чтобы впоследствии лучше разобраться с собственными поисками. А искать вы начнете, будьте уверены. И, скорее всего, потерянное в самих себе.

Автор: © Александра Сысоева

О детской жестокости в период взросления уже и писали, и снимали кино, вспомнить хотя бы Голдинга и его озверевших мальчишек в «Повелители мух», или, наоборот, девчонок Валерии Гай Германики во «Все умрут, а я останусь». В спектакле Филиппа Григорьяна по пьесе популярного в новой драме автора Павла Пряжко «Третья смена» компания смешанная – и девочки тут совсем не уступают мальчишкам. Правда, оттенок у этой пьесы немного другой. Григорьян не сгущает краски: всё, что происходит в лагере, – узнаваемо и даже смешно. Но это тот смех, за которым мы и в жизни не замечаем, как «зашучиваем» многие вещи. Вот, к примеру, герой Донатаса Грудовича читает сказки, нет, не про Колобка, – но разве детям это важно? Читает сказки – значит, еще не дорос, хотя он из них – самый старший, а вот тот, кто «с 6 лет ничего не читал» – крут, выражаясь их же языком. И пока им по 14 – это еще не трагедия, просто дети выбирают единую модель оценки, заезженную-переезженную вдоль и поперек, поэтому и фразы произносят штампованные, и ведут себя, как привычно вести в детском лагере. Отсюда и их шкала оценок: «бухать с вожатыми» и курить – круто, «махаться со всеми» за девчонку – лучший ей комплимент, а для дружбы достаточно сказать: «давай будем лучшими подружками».

И это обычные дети, которым родители привозят конфеты, а они все еще спрашивают: «а ты кого больше любишь – папу или маму?» Вот именно это сочетание детскости, неосмысленности и жестокости, самоутверждения за счет грубости и силы, – даёт сильный эффект. Точно также утверждаются и вожатые: только не сами, а за счет детей. Тогда Леша будет «махаться» с Димой, подстрекаемый вожатым, а тот будет, вознося руки вверх, как признание в любви, кричать, что посвящает этот бой вожатой Лене.

Есть в спектакле еще один эпизод – ребята вызывают гномика. Обычная лагерная игра. Но здесь в нее вкладывается космический смысл. Потому что гномик – добрый старик с длинными волосами – похож на традиционное изображение Бога. Когда же оказывается, что приходил к ребятам вовсе не он, а парень из соседней деревни, дети теряют свою главную веру – веру в этого самого гномика. И устраивают ему «темную». Интересный персонаж в пьесе и нянечка, которой все трусят попасться на глаза после отбоя и которая появляется всё время, подобно Миссии, прерывая обычное лагерную возню, с каким-то мистическим оттенком. Её боятся, но в ней, скорее, и есть доброта и страдание.

Так что же эти дети – обречены только потому, что бессмысленно копируют взрослых? Или потому, что любые ценности в них измельчали и потеряли вес? Или дело в сложном возрасте? Драматург, а за ним и режиссер, дают ответ последней сценой. Появляется мальчик с автоматом и расстреливает всех детей вместе с вожатым, крича, что это Бог ему приказал убить всех детей. Тот самый Бог, обиженный на то, что в нем разуверились. И тогда становятся понятными мишени на животах у детей, которые были в самом начале. Движение к гибели – это уже серьезный приговор. Но не этим детям. Ведь пьеса на самом деле для взрослых – ну разве виноваты сами дети, они же – «дети, что им еще делать?», – как говорит одна из девочек этой третьей смены. У Григорьяна вообще много именно таких, сакральных, подтекстов. К примеру, в споре мальчиков, случайно складывается фигура из картины Микеланджело «Сотворение Адама», столько раз перефразированная поп-искусством. Так, третья смена – самая «прикольная» в лагере, становится самой трагичной, хотя на самом деле похожа на все остальные, как две капли.

Автор: © Елена Четверик

Драматург: Павел Пряжко
Сценография, свет: Филипп Григорьян
Режиссёр: Филипп Григорьян
Роли исполняют: Алексей Паничев, Анна Галинова, Алена Балабанова, Александра Ребенок, Мария Костикова, Маргарита Кутовая, Кристина Лебедева/Полина Одинцова, Олег Донец, Илья Глинников, Донатас Грудович
Постановка, сценография, свет: Филипп Григорьян
Костюмы: Анна Кудевич
Пластика: Сергей Землянский
Саунд дизайн: THE:HET

Премьера состоялась в ноябре 2008 года.