index-art

Спектакль режиссера Юрия Бутусова в МХТ им Чехова «Человек из рыбы».

Юрия Бутусова можно любить или не любить, понимать или не понимать, принимать или не принимать, но знать на кого ты пришел в театр, все-таки надо бы. Иначе, как в разговоре, сидящих позади меня зрительниц:
- А действие-то где?
И жаль их безумно, и «себя узнаю», ну не себя, а соседей по старой коммунальной квартире.

Ему тоже хочется снега на Караванной. Писатель из современной квартиры, где живут по коммунальному филологи по образованию, но кто где смог приткнуться по жизни, по фамилии Дробужинский (прекрасная актерская работа Артема Быстрова), мечтает написать что-то с названием выдернутым из булгаковского Бега. «Снег на Караванной». Примечательно, что «что написать» – не важно. Главное уже есть – название. И мечты у героев пьесы совпадают с мечтами иммигрантов прошлого века не зря. Они живут, как формулирует другой филолог, ныне риэлтор Салманова (муза Бутусова, актриса из театра Ленсовета Лаура Пицхелаури), в трупе страны, которая давно умерла.
Если бы я была режиссером, я отрывалась бы тоже, пуская воду по водосточным трубам, разбрызгивая краску, ломая стены и круша декорации. Где еще от души оторваться, как не в театре? Дома максимум, что можно себе позволить – это разбить чашку, так чтоб во все стороны брызнуло. А тут, и собирать осколки не тебе самой. И оправдать все можно идеей. Буйная натура режиссера Бутусова между тем в премьере припорошена странной сентиментальной горечью. Так трансформируется его романтическая натура со времен «Чайки» в Сатириконе или это влияние пьесы Аси Волошиной, или это привиделось только мне?

На сцене питерская интеллигенция во дворе-квартире-колодце с остановившимся будто временем (его иллюстрирует маятник, который не раскачивается), будет вгонять московскую публику в экстаз или недоумение, раздражать натыканными в первом действии умными цитатами и отсылками к мировой литературе, и от этого кажется, что пьеса с передозом. Она слишком про многое. Поэтому такой режиссер, как Бутусов очень ей подошел: он мыслит и разговаривает образами, рефренами выделяет главное и повторяет для особо тупых, но любимых зрителей, трижды про то, как рассказать о Париже, трижды про сказку и Крысолова, дважды про встречу соперниц на разный лад, и многократно про Дуб – дерево, роза – цветок, Россия – наше отечество, смерть – неизбежна. Живут в Питере, мечтают о Париже, замкнуты в декорациях будто в Амстердаме.

Пугает не мифический человек из рыбы, кстати, как вам кажется, он какой? Если его видит во сне 8-летний ребенок, то человек из рыбы – это или лупоглазый, или с глазами навыкате, или, может, в платье с пайетками? Пугает здесь финальная сцена с мыльными пузырями: пока французские беретки скачут по сцене, где-то крысолов уводит чьих-то детей за кулисы. Когда Дробужинский сочиняет эту идею, про спектакль на котором детей уведут за сцену, то он говорит: ведь не побегут же родители через сцену? В нормальном мире – не побегут. Потому что доверяют тем, кто на эту сцену вызвал и увел, потому что дети неприкосновенны и ничего априори с ними не может случится. В мире человеко-рыб…. В нашем мире. Я не просто побегу, я снесу ту треклятую стену, и сцену. И если вы такой же родитель, то вы не поймете их коматозного сидения с сигаретами в финале. Вот Бенуа (иностранец, актер Андрей Бурковский) не понимает: надо бежать, это достоевщина, надо что-то делать! Вот эта разница между мышлением там и тут. Там и здесь. У них и у нас. Это еще одна тема спектакля. В уста иностранца Бенуа вложены не наши прописные истины, а обычные, человеческие, европейские. Им нас сложно понять не потому что мы совсем другие. Но мы давно и, возможно еще надолго, в чешуе: как выросла она на людях со времен войн, революций, терроров красно-белых, бесконечных убийств своими своих, мытарств и издевательств, так в чешуе вся страна и ходит. Вы замечали, как давно равнодушны и холодны наши граждане (потому что людей-то мало осталось, теплокровных среди них) к чужой беде, боли, страданию? Холодны, как рыбы. И еще немы, как они. Говорить можно только на кухне, сиречь в своём аквариуме. Иначе смерть. А даже рыбы хотят жить. Но это я слишком глубоко нырнула, скажете вы? Что ж,

на сцене кусок из жизни взрослых. За сценой — кусочек жизни одного конкретного ребенка. Диалоги, собственно мышцы пьесы, на скелет сюжета, который про то, как обычно и просто жили, а служба опеки пытается отнять у родной матери ребенка, здесь понятны будут тем, кто такой около культурной жизнью живет сам. Комбайнеры с доярками, сочтут всё это скучным, как соседка по креслу, жующая пирожки. Абсурд зашкаливает, но это только кажется. Когда вы шагнете в Камергерский переулок, он будет рядом с вами в новых красках. И вам выбирать: плыть или не плыть. Говорят, что выбор есть всегда, но до момента, когда вы проглотили спущенный сверху крючок. Есть еще одна более поздняя версия: помните «Матрицу»? Они утверждали, что и крючок можно выплюнуть при желании. Болезненно будет, как будто с вас сняли чешую. Но разве не в этом смысл?

Про «Человека из рыбы» в МХТ можно, уподобившись автору Асе Волошиной, написать километры «хуйни» (с), можно, слившись с постановщиком Бутусовым, набросать несколько живописных картин, но спектакль, слава богу, не вдохновил ни на то, ни на другое. Зато несомненно, что это грандиозное, прорывное, небывалое и очень своевременное событие в таком виде искусства, как театр.
В этот раз Волошина закидывает невод куда шире и глубже, чем в «Маме», и приходит невод … да с чем только не приходит. Такая образуется словесная саграда-фамилия (жуткая и никчемная конструкция, между нами говоря), что, разбираясь в ней сам черт если ногу и не сломит, то жизнь свою вечную положит. Но если и есть у меня какие вопросы по тексту, то лишь по мелочи. Услышав, например, «как по-французски классифицируется солнце?» или «слова «обнимать» и «понимать» восходят к одному и тому же древнему исчезнувшему корню, о котором Аристотель пишет как об исчезнувшем» – хочется вскричать «па-а-звольте!», но питерская школа всегда казалась москвичам несколько причудливой. Раздражает, не без этого, и нагромождение высококультурных имен и названий, хоть по справедливости и уравновешенных попсовыми антиподами – но это якобы оправдывается принадлежностью отдельных персонажей к гуманитарной прослойке. В целом же этот чуть не графоманский, лохматый текст умалишенного, но которому есть что сказать, подбитый банальностями с миру-по-нитке, с примесью символизма, с апокалиптическими, простите за тавтологию, откровениями и изящными вставочками принимается и всей душой одобряется. Более того – только так и надо: современная драматургия должна уже размыкать пространство, выходить за рамки местечковости, и, повторюсь, только так можно передать восприятие человеком эпохи перемен, если он смотрит не только себе под нос.

Богемистые персонажи, включая понаехавшего французика (с очень нужным взглядом со стороны) вскладчину снимают квартиру, где предаются бесконечным беседам о том, о сем, а где-то за стенами имеется маленькая девочка, которой приснился страшный человек из рыбы – и сон оказался вещим. Пока матери не было дома, пришли люди из опеки, девочку забрали и для начала подвергли санобработке, а мать виновата уж тем, что привела малолетку в кино 14+ и дала подписку о принятии на себя ответственности. Вот и вся событийность на три с половиной часа спектакля. А в остальном – говорят, говорят, говорят. И постановщик относится к этому тексту куда бережней, чем, например, к шекспировскому в Макбет-кино, и почти не подкрашивает речи героев, давая им выговориться до конца, а потом опять. Он просто кладет текст на музыку (или кладет на текст музыку) – музыку своего стиля, своей эстетики, своих приемов (хлещущая вода, мыльные пузыри, красное на руках, таскание тяжестей волоком, катание того, что катится, строй прозрачных сосудов, танец как кульминация –ну как такое не повторять!), и эффект это производит умопомрачительный. И вот даже не знаю, чего я тут не видела или не слышала, а по совокупности вышел продукт абсолютно нового качества, совсем не сладкий, но остро и давно необходимый.
Позавидовала я попутно полякам – у них человеки из мрамора и железа, а мы пробавляемся водными позвоночными. Но попадание в десятку – ассоциация сами знаете с кем закрепилась намертво, хотя в спектакле про это ни сном ни духом.

© Татьяна Старостина
Фото © Екатерины Цветковой из соц сетей театра.