index-art

Был почти уверен, что Ришар привез ту же программу, что девять лет назад в Театр “Эстрады” – с какой бы стати ему ее менять? Русскоговорящие кинозвезды, вышедшие в тираж, именно так и делают – как катались от бюро кинопропаганды по приморским зверосовхозам и комсомольским стройкам, так с теми же байками теперь на корпоративах и выступают. И уж конечно я никак не мог ожидать, что Ришар покажет полноценный полуторачасовой моноспектакль, в котором только отдельные вставные номера-приколы напомнят о том, что я когда-то смотрел (ну вроде того, что персонаж актера собирается поиграть на гитаре, но прошибает ногой сиденье стула), а в целом это будет может и не революционное по форме, но добротное и интересное представление. В котором меня, безусловно, подкупило в первую очередь качество текста – следовательно, особой похвалы заслужил и переводчик, тонко и грамотно адаптировавший оригинальный сценарий, где необходимо – заменивший европейские реалии на удобопонятные в русскоязычном контексте, но прибегавший к этому приему только в случае необходимости.

Я не совсем понял, авторский ли это спектакль или у Ришара изначально был литературный редактор «с расширенными полномочиями», но пьеса, которую он играл – а несмотря на формат, приближенный к т.н. «творческому вечеру», я с уверенностью могу говорить, что это именно пьеса, – написана на уровне, скажем, Вуди Аллена, и никак не меньше. Композиционно она построена как стилизованная переписка – Ришар как будто выбирает из огромного количества накопившейся почты послания разных, незнакомых ему людей, зачитывает, и отвечает на каждую автобиографической мини-новеллой лирико-ностальгического или фарсово-анекдотического характера, последовательно перевоплощаясь, соответственно, и в своих корреспондентов, и в персонажей своих воспоминаний, а среди них – Жорж Брассенс, Шарль Азнавур, Мадлен Рено, Марсель Марсо. Объединяет их в пьесе общий мотив – Ришар говорит, что когда смотрит на занавес, вспоминает – и вспоминает то одного, то другого, и любой из упомянутых для него становится воплощением театра, символом актерской профессии. Для каждого из великих современников, в основном, конечно, старших современников, находится своя интонация – проникновенная и лирическая для Брассенса, довольно едкая для Азнавура и Жана Марэ, случай с Мадлен Рено – вполне водевильный, поскольку на ее дне рождения герой-рассказчик умудрился пролить ей шампанское на платье, а эпизод встречи с Марселем Марсо – просто скетч, речь идет о столкновении двух актеров у дантиста, Марсо – в кресле, с открытым ртом, куда врач понавтыкал разных трубок, великий мим не может говорить и объясняется жестами, но если на сцене его жесты понимают во всем мире, то в зубоврачебном кабинете он безуспешно пытается объяснить руками самые элементарные вещи – что не имеет при себе визитки, но хотел бы пригласить нового знакомого на ужин, а тому невдомек, что от него хочет величайший мим.

Насколько эти мемуары достоверны – не имеет никакого значения в контексте спектакля. Тем более, что наряду с персонажами, чьи имена знает всякий, в нем действуют и явно вымышленные авторы несуществующих писем (а может и не вымышленные? не взялся бы утверждать наверняка). Один, например, хочет стать звездой, и делает для этого все, что полагает необходимым («кокаин для меня дорог, поэтому я нюхаю сухое молоко»). Ришар, будучи в образе как бы самого себя, но не совсем, отвечает ему и остальным примерами якобы из собственной жизни. В том числе вспоминает про 1968 год – эпизод, доставивший мне двойное удовольствие, поскольку Ришар аккуратно, но недвусмысленно высмеивает левацкие закидоны, свойственные французам больше, чем любому другому народу цивилизованного мира: рассказчик пошел посмотреть на баррикады, но вынужден был сначала перебрасываться камнями, потом чуть было не возглавил «революционный» отряд, а затем поневоле переворачивал с «бунтарями» собственную машину, чтобы уберечь ее от совсем уж неконтролируемо бесцеремонного обращения. Впрочем, в спектакле, относительно небольшом по продолжительности, круг проблем затрагивается самый широкий, от политики до внутрицеховой актерской кухни – пожалуй, самый уморительный эпизод связан с рассказом о том, как молодой актер, собирающийся продолжить «повышение квалификации», работал над басней Лафонтена «Стрекоза и муравей» по всем театральным системам сразу. Или самая обыкновенная юмореска, описывающая неудачный опыт подводного плавания на глазах у семейки, расположившейся на пляже. Даже я смеялся – а я смеюсь только в самом крайнем случае. И дело не только в отдельных остроумных репликах, метафорах, сравнениях – хотя были и такие, достойные запоминания («взгляд человека, который первый раз в жизни какает»).

Кто жил в СССР, тот помнит, чем был в то время для русскоговорящего зрителя Пьер Ришар. Французские кинокомедии, в отличие от всех прочих, как правило, доходили до советского кинопроката, в том числе до самого глухо-провинциального, их показывали по тогдашнему ЦТ, и, наверное, фильмографию Ришара как никакого другого актера знает в этой стране всякий, но до определенного периода. За последние лет двадцать Ришар снимался не так уж мало, в основном ему доставались роли второго плана, как правило, неудачные и в слабых фильмах, будь то почти незамеченным прошедший «Кактус» или более-менее прогремевший, но все равно незаслуженно, «Париж! Париж!», хотя среди этих работ была одна совершенно удивительная – кажется, единственный в кинокарьере Ришара драматический образ, в интересном фильме Ива Аншара «Партия в шахматы» 1994 года.

Сегодня Ришар совсем не производит впечатление переработанного вторсырья, заново запущенного в оборот. Не могу не отдать должное артисту – девять лет назад он показался мне развалиной, усталым старым клоуном, на которого уже и жалости недоставало, а сегодня – готов дать фору многим молодым. Собственно говоря, это и есть театр, и хотя я не поддерживаю многих его мифов, а ведь и в самом деле, у театра – своя хронология, своя историософия, то, что вчера казалось радикальным новшеством, сегодня вышло в тираж и навевает скуку, а комик, который и на пике карьеры не смел претендовать на многое, а уже почти десятилетие назад вызывал в лучшем случае сочувствие, сумел удивить, рассмешить и расстрогать – и не только меня, но, судя по заполняемости зала (а ни в пример гастролям 2001-го года зал был забит, и это при очень-очень дорогих билетах), приему и овациям на поклонах, еще несколько тысяч зрителей.

Что самое для меня удивительное – Ришар не пытался казаться больше, чем он есть, не нагнетал пафос, чуть-чуть лирического настроения за счет соло на саксофоне (как я понимаю, играл его сын) – и все. Комики любят делать вид, что в душе они трагики – это вроде как поднимает их в глазах публики и в собственных глазах. Ришар начинает спектакль с «письма» некой поклонницы, которая замечает: «Когда опускается занавес, клоуны плачут. Я всегда находила вас забавным и пришла к выводу, что вы глубоко несчастны». «Вы правы, когда опускается занавес, клоуны плачут, – отвечает своей настоящей или вымышленной корреспондентке Пьер Ришар, – но только если занавес опускается им на голову. Со мной пока такого не случалось».

Автор: © Вячеслав Шадронов