index-art

В рамках фестиваля «Золотая маска» показали спектакль рязанского Театра кукол «…и наказание».

Человек с растрёпанными волосами и безумным блеском в глазах вбегает в боковую дверь театрального зала. Всматривается в своего двойника — куклу, неуверенным шагом идущую по вытянутому от авансцены помосту. По краям помоста — контуры петербургских зданий, похожие на прянично красивые сувенирные магнитики из европейских городов. В финале они с шумом обрушатся, чтобы открыть спрятанные где-то в них или за ними верстовые столбы, отмечающие прямой путь с кукольной сцены на каторгу. Но это в конце спектакля, в начале формального наказания. Наказание реальное, по Достоевскому, начнётся сразу же, здесь и сейчас.

Молодой человек с безумным взглядом — это, конечно, Раскольников, вбегающий, по сюжету спектакля Олега Жюгжды, сразу после убийства старухи-процентщицы в свою комнату-гроб. Впрочем, комнаты-гроба здесь нет, а есть только стена дома с одиноким квадратным окошком на самом верху, рама которого за время действия, высвечиваясь, многократно превращается в крест (сценография Валерия Рачковского). Свет проникает откуда-то извне, делая стену полотном театра теней и видеопроекций, выявляя потаённое и бессознательное. Стена заливается кровавой красной краской и как в синематографе показывает то раскольниковский сон о лошади, то мелодраматически наигранные сцены между Дуней и Свидригайловым. Всё в этом многомерном пространстве — одновременно подлинное и мнимое, сплетающееся вполне достоевскими мотивами двойничества и полилогом-многоголосием.

Двойники в спектакле — не только фантасмагорические старушки-призраки, обретающие кукольную плоть, но и удвоение персонажа. Диалоги ведутся и между героями-актёрами, и между куклами у них в руках, и даже между куклой и актёром, ею управляющим: они обнимаются, спорят, утешают и утихомиривают друг друга, не давая забываться, но и не позволяя окончательно определиться, выбрать своё «я» из этих двух. Ясно одно: кукла всегда помнит о том, что она кукла, и не позволит актёру спрятаться за собой — она только спутник, на худой конец — подставное лицо. Так Раскольников, приходя к Порфирию Петровичу, начиная изворачиваться и притворяться, становится куклой, почти безэмоциональной (по сравнению с живым актёром) копией самого себя.

Раскольников Василия Уточкина — немного Иванушка-дурачок, заплутавший и буквально залихорадивший в сложносочинённом, а потому, очевидно, во многом обманчивом пространстве кукольного театра. Театра здесь много: каждое упоминание в тексте того или иного героя «петрушки», «полишинеля» сопровождается потрясанием куклы в руках. И даже раскольниковский диван — центральный и единственный «предмет» на сцене, – переворачиваясь, оказывается очередным местом действия для кукол, мармеладовским кабаком или полицейской конторой. И куклы, как кошмарная грёза, вылезают оттуда, из-за спинки, обнимают, будят, ухватывают за воротник не находящего покоя убийцу, оставляя его наедине с собой только для монологов, только в лучах прожектора, только на авансцене.

А он не трагический и тем более не героический — просто очень несчастный, слабый человек, понимающий всё яснее свою слабость. Вот только слабости ни себе, ни другим по-настоящему не прощающий даже в финале, потому что её и понимает не только как причину наказания, но как само наказание.

© Елена Алдашева

(Фотографии с сайта Рязанского государственного областного театра кукол)