index-art

Премьера на Малой сцене МХТ. Даже Олег Павлович Табаков выделил её из ряда других премьер сезона, сказав в интервью, что «…это из моего военного полуголодного детства, из биографии отца, ушедшего в июле добровольцем на фронт, …это такая нравственная высота, которая была взята…»

Благодаря этой войне я родилась. Потому что родители моей мамы познакомились то ли на втором белорусском, то ли на третьем украинском – но там, на войне 41-45гг. Слышав в детстве скупые рассказы деда, я понимала, как ему тяжело погружаться во все это снова и снова, не пытала. Не допытывалась. Иногда он просто говорил: прочти вот эту книгу. Здесь – правда о войне. Во всяком случае – похоже. И я читала. Читала много. А был период, где-то 5-6 класс, запоем. С тех пор не могу спокойно и много. Слишком болит все. Как будто дед, уйдя, оставил мне кусочек своего осколка, он был ранен первый раз серьезно под Одессой, и он болит. Только не в ноге, как у него, а где-то рядом с душой.

Эта пьеса, точнее повесть, отличается от множества произведений о войне тем, что саму войну она не цепляет. Война идет на просторах Родины, где-то ТАМ, а действие романа у Виктора Астафьева происходит в тылу, в «учебке», в 1942 году, где новобранцев, сибирских парней очередного призыва, готовят к передовой. Учебка во многом напоминает лагерь. Казарма – тюрьму. Порядки и события заставляют ужаснуться и задуматься. Здесь вы найдете прямой ответ на вопрос: почему матери так не хотят отпускать своих сыновей в армию. Но тогда была война. И вопросы ставились другие. По другому. Но тема Матери все-таки присутствует в спектакле: одного из ребят мать приезжает навестить за тысячу верст. Молясь вслух: «Поберегите его там». И не зря режиссер отправлял актеров на недельную стажировку в армию. Мало что изменилось с тех пор, думаю. И опыт был наверное полезен. Актеры все без исключения молодцы. Астафьев называл роман своей правдой о войне. Допуская, что его правда может не совпадать с другими.

Режиссер Виктор Рыжаков перед началом спектакля сказал, что кто бы, что не думал, он, и участники спектакля убеждены, что о войне говорить НАДО. И это очень важно. Что ж соглашусь. Чтобы современные школьники могли с легкостью оппонировать своим сверстникам, например из Америки, где история умалчивает о том, кто эту войну выиграл, какими силами, и почему нельзя забывать про русское участие. Чтобы понимали, что за медали надевают ветераны, за что их давали, и почему нужно уступать ветеранам место. Ведь пережить войну, смотришь, и кажется, что такое не под силу простому смертному. Пережить весь этот ужас, боль, кровь, смерти товарищей, близких и родных. А в этом спектакле ты понимаешь, что надо было еще дожить до передовой, не сгинуть в тылу, не стать врагом народа, не быть расстрелянным за измену или побег, забитым насмерть или замученным, в общем, надо было еще выживать среди СВОИХ.

Проклятые собственной родиной, молодые парни, прошедшие обучение, целыми сотнями гибли в боях, как пушечное мясо. В стране, где жизнь не стоила ни рубля, где никогда не ценили человека, ни как личность, ни как единицу, способную воевать с врагом, их, солдат, бездумно пускали под танки, пушки, закрывая ими дзоты, моща телами переправы, нагромождая из трупов блиндажи, и разрешая убивать своих. Большая у нас страна. И это вышло несчастьем для всех, кто в ней родился и жил. Сотнями тысяч гибли люди, а в сторону обратную от линии фронта все шли и шли поезда, набитые предателями и изменниками родины. Или шли оттуда, но сразу на мясо: в штрафбат. Где выжить шансов не было практически никаких.

Спасает иногда Чудо. Например, в виде ротного, солдат гоняющего, но любящего их, как своих детей. Замечательно удалась эта роль Алексею Шевченкову. Где надо прикрикнет, где надо построит, а где надо прикроет. От своих же. От политрука (Андрей Казаков), под расстрел подведшего не один десяток своих, повторяющего как попугай на политзанятиях: «Наши доблестные войска… прорвали оборону противника…» Иногда от лейтенанта, который все-таки ближе свой (Павел Ворожцов), а иногда от капитана, который ни разу в казармах не был, а здесь, среди лесов, в тайге, надеется разыскать репрессированную мать (Павел Левкин), прекрасно понимая, что происходит, и ища, но не находя ответа на вопрос: «Зачем все это? Зачем?»

Спасает иногда Дружба. И в этом спектакле её много: она за спинами солдат, прижавшихся один к другому, она за их плечами, подставленных одно под другое и головами, склонившимися на соседа в недолгом сне. Она за тесным строем надвигающемся на Политрука или вора. Она в казарме, в бане, в жестяных мисках со скудной едой, в посылке от мамы и в строевом шаге, и в ночном храпе. Примечательна хореография Олега Глушкова: все порывы, движения ребят смотрятся очень органично, единой массой, обезличенной, они ложатся на деревянный настил, чтобы потом встать и сделать шаг в своей персональной истории. Спасает иногда Вера. Не случайно молчаливо признанным авторитетом пользуется у новобранцев простой, но искренне и глубоко верующий мальчишка из села (Максим Бобышев). Не случайно все молились перед боем, и во время, и даже те, кто молитв не знал, молились как умели, как могли.

За два часа, что длится спектакль перед нами проходят такие разные и непохожие судьбы десятка мальчишек: хулиган из деревни, плохо говорящий по-русски казах, интеллигент-армянин, сибиряк-старообрядец, сын расстрелянного еврея., схожие лишь в одном: они вряд ли вернутся домой. А двое из них, расстреляны прямо здесь. За то, что ушли на пару дней в находящийся неподалеку родной дом, чтобы молока попить и мамку повидать. Братья Снегиревы (Артем и Владимир Панчик). Настолько насквозь просты и незатейливы, можно сказать невинны и девственны, что не просто жаль их, а дико и страшно, как расстреливать их? За что? За глупость? Так у нас каждый третий на Руси Иван-дурак (или каждый второй?). И в сказках только они и побеждают. Но на сцене снова Политрук с записанной будто на пластинку речью: «Наши доблестные войска…», и лейтенант спасти не может, капитан не станет, а ротный только заплачет: «Что ж вы наделали, парни?» И нет Снегирей.

Сценография спектакля самого режиссера Виктора Рыжакова проста и лаконична. Досчатый квадратный помост. Брус, подвешенный на тросах, на котором иногда можно прочитать названия глав, или увидеть видеокадр из тех времен. Слева и справа чаще пустующие венские стулья. Медный таз. Кружка. Миски. Кусок полиэтиленовой пленки, служащий то обеденным столом, то снегом, в который ныряют из бани. Костюмы новобранцев начала сороковых широкие свободные пиджаки сменяют белые полотняные рубахи с кальсонами, и грубые шинели. Стук колес поезда и капающая из крана вода. Сверчки…или это уже причудилось мне…? Топот десятка ног, уходящих на войну… Минимализм в традициях студенческих спектаклей, да, собственно студентами наполовину и сыгранный. Все в итоге заканчивается песней. Даже двумя. Сначала на русском. Картинно рассевшись на стульях, выставленных в беспорядке на помосте, все смотрят в зал и поют. Потом на английском. Как бы на бис. Выходя на поклон, выстроившись в шеренгу. Про то, что земля круглая, то есть все мы встретимся рано или поздно за каким-то ее поворотом, мотивом напоминающая битлов, а лейтмотивом говорящая о смерти всех выстроившихся в ряд.

Несостоявшийся концерт, такой подзаголовок у спектакля. Хотели сначала к юбилею Победы сделать концерт для ветеранов. Но решили, что о трагедии и горе лучше вот так. Спектаклем. Не весело. Что ж, думаю, ветераны остались бы довольны. И вы приходите. С детьми. С внуками. Сами.

Автор: © Анастасия Вильчи

Перед прогоном Рыжаков не ограничился ритуальным предупреждением, что спектакль еще не совсем готов, а только рождается, но еще и напомнил, что в эти дни отмечается окончание Второй мировой войны. Уже по окончании спектакля как такового, на поклонах, исполнители хором поют пару строк на английском о том, что мир – круглый, не знаю, что это было, похоже на спиричуэлс. Во всяком случае, контекст для разговора режиссер предложил вот такой. И это разговор не о войне, точнее, не о войне против немцев.

Не о войне с немцами, собственно, и повесть Астафьева, хотя действие ее происходит в начале 1940-х годов, но война далеко, а персонажи – новобранцы, оказавшиеся перед отправкой на фронт в «учебке». Где они, еще не столкнувшись с «врагом» внешним, уже испытывают на себе происки истинных врагов рода человеческого, да и сами по отношению друг к другу порой ведут себя как враги – Астафьев мало кого из своих героев идеализирует, хотя такие персонажи все-таки есть. Астафьев, будучи на порядок мудрее большинства даже очень значительных писателей своего поколения, все-таки не вполне свободен от интеллигентских заблуждений, и в такой глубокой вещи, как «Прокляты и убиты», он все же по привычке склонен валить на Сталина, на советскую власть, на НКВД и СМЕРШ, противопоставляя им некую, литераторами-фантазерами предшествующих поколений вымечтанную «исконно народную правду». Неудивительно, что «Прокляты и убиты», произведение во многих отношениях выдающееся, так востребовано театром – за несколько лет это уже вторая постановка. Правда, Театр Наций работал не с повестью, а с пьесой Садур «Смертники» – спектакль назывался «Снегири». Садур адаптировала прозу Астафьева, выделев в качестве основной сюжетной линии историю братьев Снегиревых, которые по недомыслию и не имея в виду ничего дурного ушли из части в свою деревню к мамке, честно вернулись, а их расстреляли как дезертиров.

Спектакль Театра Наций был по-своему неплох, но достаточно сентиментален. Постановка Рыжакова намного жестче и по общей концепции, и, в том числе, по эстетике. Строго говоря, подобного формата спектаклей немало – проза не инсценируется в прямом смысле, но играется именно как проза, где авторский голос, звуча из уст персонажей, не теряет, а приобретает дополнительные оттенки смысла. Но если Марина Брусникина, наибольших успехов как режиссер именно в таком формате добивающаяся, старается найти в первую очередь точную интонацию внутри литературного текста, то Рыжаков, от текста отталкиваясь, идет дальше, делая акцент на мизансценическое, пластическое решение. «Прокляты и убиты» сильны своей лаконичностью и театральной условностью, которая проявляется не только в мизансценах, но и в сценографии (деревянный помост и над ним – деревянный брусок на цепях), и в костюмах (еще до того, как персонажи получат обмундирование, они появляются все в одинаковых костюмах на голое тело и картузах, это заведомо обезличенная толпа, в которой лишь постепенно прорисовываются самостоятельные, уникальные характеры), и в бутафорской атрибутике (минималистской, как и художественное решение в целом – жестяные тазы, плошки и т.д.). Состав исполнителей – сплошь парни, и одна на всех девушка (Надежда Жарычева), которая – кому мать, кому подруга. В то же время Рыжаков подчеркивает иноприродную, какую-то чуть ли не инфернальную сущность майора-особиста гротескной пластикой, интонациями – выглядит это эффектно, но на самом деле следовало бы иметь в виду, что майор – не инопланетянин и не тролль, он – один из тех, кого истязает, и на него тоже найдется свой мучитель, да уже нашелся, кое-кто из парней обещает ему суд и расправу частным порядком. Мимо этого момента инсценировщик сознательно или нет проходит, отводя глаза.

Для Рыжакова «Прокляты и убиты» – своего рода «Опус пост» № 2″. Первым был спектакль, выдающийся, на мой взгляд, по «Сорок первому» Лавренева: там Рыжаков обращался к сюжету из истории гражданской войны, тоже очень известному, но в его версии прозвучавшему как будто впервые, как взгляд из нашего времени. Вторая мировая война у Рыжакова в «Прокляты и убиты» тоже представлена по факту как гражданская. Участвуют в постановке актеры молодые, но опытные, а многие из них уже и приметные: Савцов, Ворожцов, Панчики, Михаил Миронов, но стилизация под студенческую работу, вероятно, имеет не только чисто формальный аспект. В «Сорок первом» повесть 1920-х годов разыгрывалась нашими молодыми современниками. В «Прокляты и убиты» такого ярко выраженного «рамочного сюжета» нет, но он присутствует и прорастает внутри спектакля через вот эту студенческо-минималистскую эстетику, через условность антуража. Персонажи разных национальностей – плохо говорящий по-русски мусульманин, полуармянин-полуинтеллигент из еврейской семьи и т.д. – граждане одной страны, как и майор, и старшина, и лейтенант, и все остальные, никаких немцев и близко нет – а сколько жертв, сколько трупов: одного замучили до смерти, двоих расстреляли ни за что, остальные превратились в доходяг. «Прокляты и убиты» у Астафьева – поэтическая формула из стихиры, которую цитирует майору со слов своей бабки один из персонажей: мол, те, кто сеют на земле войны, будут прокляты и убиты. На деле, однако, выходит наоборот – убиты наименее повинные, а убийцы живут и процветают, по сей день, между прочим, слывут героями. В другой жизни, на другом суде – да, наверное, но не здесь, не сейчас. А здесь и сейчас понятно, помимо всего прочего, что воевать с русскими – напрасный труд, достаточно предоставить их самим себе, они друг дружку в два счета и перебьют, без посторонней помощи.

Автор: © Вячеслав Шадронов