index-art

Старт проекта «Сквозное действие»: Константин Богомолов «разобрался» с «Ифигенией»

11 декабря 2012 г. стартовал новый проект Союза театральных деятелей России «Сквозное действие» – цикл выступлений известных театральных деятелей, который, как надеются его организаторы, «со временем станет доброй традицией».

Суть проекта состоит в том, чтобы организовать живое общение (посредством публичного разбора пьесы) известных театральных режиссеров с публикой – молодыми и опытными актёрами и режиссерами, журналистами и всеми, кто живо интересуется театром.

Герой вечера

Константин Богомолов – знаменитый театральный режиссёр, лауреат театральной премии «Чайка» (спектакль «Много шума из ничего», номинация «Сделай шаг»), зрительской премии «ЖЖивой театр» в номинации «Режиссер года: новая волна» (спектакли «Wonderland-80» и «Турандот»), обладатель Премии Олега Табакова за «оригинальное прочтение отечественной классики. Сейчас является помощником художественного руководителя МХТ им. А. П. Чехова, продолжает ставить свои спектакли на различных площадках, экспериментировать и радовать зрителей.

Темой встречи сам Богомолов предложил сделать трагедию Еврипида «Ифигения в Авлиде». В этот вечер режиссёр рассказал об актуальности древнегреческих классиков, губительном влиянии театрального образования, новых принципах понимания психологии работы на сцене и многом другом.

«Проще! Проще!» (С)

В начале беседы Константин решил поведать присутствующим о «наболевшем» – о необходимости создания нового типа театрального образования. (Вероятно, с надеждой достучаться до студентов театральных вузов и мастерских).

По словам режиссёра, сейчас из вузов выходят «покалеченные» устаревшей системой выпускники. Он уверен, что бесконечные вычитки и репетиции – практически не нужны. Опытные режиссёры вообще склоняются к мнению, что первая читка пьесы – самая лучшая, дельная, естественная (пока актёры не начинают что-то напряжённо изображать, выдавливать из себя).

Почти каждый актёр, который раньше не работал с Богомоловым, первым делом на репетиции, по вдолбленной образованием привычке, задаёт «смертельный вопрос»: «Что я здесь делаю?» Попытка разобраться в ситуации, учесть мельчайшие нюансы событий, логически осмыслить весь «букет» причинно-следственных связей, психологическую и событийную обусловленность ситуации приводят к нарочитости и неестественности игры, превращая спектакль в антрепризу (в плохом смысле этого слова). «Проще! Проще!» – призывает режиссёр.

Вторая, по мнению Богомолова, вредоносная традиция образования – отработка отрывков различных пьес. Из-за неё актёры теряют понимание того, что конкретный момент выхода на сцену – это не повод «тужиться», выдавая преувеличенные, неестественные чувства, зря растрачивая энергию по накатанной схеме: «Выход….ОООпс – обнуление – катарсис – ушёл». Если к этому прибавить и чудовищную институтскую постановку голоса – с традиционным «подвыванием» (а, зачастую, с недоработанной дикцией), получается кошмарно.

Каждый момент сценического действа – это всего лишь один «кадр» из вереницы подобных жизненных «кадров» героев. Обыкновенный человек не готовится к каждому пятиминутному отрезку своего существования, не обдумывает мельчайшие причинно-следственные предпосылки каждого поворота головы или вздоха – он живёт. Просто живёт. Именно к жизни на сцене должен стремиться актёр: «Выглядеть естественно в неестественных обстоятельствах».

Кроме того, Богомолов жалуется на то, что актёров приучают играть строго в рамках «авторского» жанра: «Чехова как Чехова, Горького как Горького, Шекспира как Шекспира и так далее». Особенно дико звучат предложения: «Давайте сыграем Чехова как Горького, а Шекспира как…Маяковского!» Эти «академические шоры» мешают актёру воспринимать новое видение пьесы, вне этой странной «жанрово-авторской» обусловленности. Помимо этого, преподаватели любят «замуштровывать» юные дарования играть определённого героя по стандартной схеме, что потом сложно выбить.

Репетиции, по мнению Константина, нужны, по большей части, «для успокоения актёров». Волшебство театра происходит «в глазах смотрящего». Зритель, воспринимая сюжет, обстоятельства, ситуацию сам начинает видеть в героях всё необходимое, его мозг самостоятельно объясняет те или иные нюансы их действий и чувств.

К примеру, если попросить несколько человек объяснить поведение какого-нибудь наблюдаемого ими незнакомца, предварительно сообщив каждому разную информацию о нём – кому-то, что он влюблён, кому-то, что он убийца, сумасшедший, сектант, хиппи, бизнесмен и т.д. – мы получим совершенно разные трактовки одной объективной реальности. И каждое объяснение будет обоснованным, логичным. На этот эффект следует обратить внимание тем, кто ставит спектакль и играет в нём.

«Коридор обстоятельств» – вот главное, что следует дать зрителю и актёрам. Это некая ситуация, в рамках которой у героев есть какие-либо объективные варианты действий, за рамки которых нельзя выйти по ряду естественных и всем понятных причин. Пусть актёры живут на сцене. И зрители с ними.

Еврипид современнее Чехова?

Нетрадиционно Богомолов подошёл и, собственно, к разбору пьесы «Ифигения в Авлиде». Всем знаком этот древний сюжет (а если и нет, то Константин уверен, что он хранится в генетической памяти каждого, в этом пресловутом «коллективном бессознательном»). Греки собираются плыть завоёвывать Трою, но штиль, насланный разгневанной Артемидой, не даёт войску уплыть. Есть один выход у предводителя армии Агамемнона – принести ей в жертву собственную дочь Ифигению. Он обманом приглашает её с матерью, Клитемнестрой, в стан войска, обещая женить девушку на Ахилле. Вскоре обман обнаруживается – мать в бешенстве, отец разрывается между любовью к дочери и долгом царя, Ахилл возмущён обманом…а Ифигения почему-то добровольно соглашается пойти на алтарь. Всё это в сопровождении длинных пафосных (в классическом значении) монологов, партий хора и прочей архаики, которую давно сочли неестественной и занудной.

Однако Константин считает, что сейчас, на заре «постхристианской» эпохи (христианская эпоха длилась последние 2000 лет), наступает эра нового театра, нового мышления. Теперь как никогда актуальны пьесы дохристианской эпохи, которых роднит с произведениями нашего времени отсутствие навязанных рамками религии особенностей поведения и мышления.

Уходит в прошлое и традиционный «романтический разбор», где при анализе пьесы поведение героев пытались объяснить какими-то возвышенными (и далёкими от жизни) порывами, такими как самопожертвование во имя идеи, великой цели, другого человека и т.д. Современные герои, как и древние, действуют в рамках инстинктов (в особенности – инстинкта самосохранения), здорового, естественного эгоизма. И даже длинные монологи «Ифигении», казалось бы, нереальные ситуации можно объяснить с точки зрения здравого смысла.

Почему Агамемнон спокойно выслушивает длинный гневный монолог жены? Почему Клитемнестра не кидается на него, пытаясь защитить дочь? Почему Ахилл отступает? Что же на самом деле толкает Ифигению на акт самопожертвования? Если взять конкретный «коридор обстоятельств» и наложить на ситуацию элементарную психологию, то следует вспомнить о месте событий. Это остров, заполненный изнывающими от ожидания битвы солдатами. Толпа мужчин готова растерзать любого, кто мешает её главному стремлению – плыть к Трое. Что этой армии Агамемнон, его жена и даже прославленный Ахиллес, которые мечутся, не в силах сделать «простую» и очевидную (на взгляд солдат) вещь – умилостивить богиню жертвой? Да их растерзают.

Ещё до оглашения Ифигенией своего решения, родители подсознательно смиряются с будущей потерей. Дочь для них уже мертва – они отстраняются от неё как от «неизлечимо больного ребёнка». Они понимают, что живой её отсюда не выпустят. А когда сама девушка осознаёт, что пойдёт под нож добровольно? Вероятно, когда эти самые воины рвутся в шатёр, обезумев от желания буквально порвать строптивую «помеху». Ифигения, как и любой человек, боится боли, боится непредсказуемости смерти. Пусть лучше быстро, сразу, когда она будет готова – на жертвеннике. Она давно подсознательно это понимает и, выйдя из шатра, формулирует эту мысль, дабы хоть как-то обрести контроль над неизбежностью. И дело тут не в идее, не в долге. Дело в человеческой пси-хо-ло-ги-и.

Как это ни парадоксально, Еврипид стоит поведение своих героев по тому же принципу, что и современный популярный режиссёр Квентин Тарантино. Его герои действуют примерно по тем же психологическим законам. В жуткой ситуации, когда, к примеру, приходится спешно отмывать мозги убитого недавно человека с машины, волнуются не о полиции, наказании или аморальности содеянного, а о том, что жена может это увидеть и устроить скандал.

Константин Богомолов уверен, что древнегреческая драматургия ещё покажет себя в новом тысячелетии, при условии, что режиссёры и актёры возьмут на вооружение оглашённые им принципы организации спектакля.

Встречи будут проходить по адресу Страстной бульвар, дом 10, «боярские палаты», вход с левого торца здания. Желающие должны записываться предварительно. Подробности: http://www.stdrf.ru/node/3696

Автор: © Анастасия Выговская