index-art

Хризантемы, хризантемы, у них всегда есть темы. (с)

На сцене у Кости гости

Пьют чай и глодают друг друга кости.

    Кто-то трактует «Событие» Набокова, как событие, которое не состоялось. Как «пустое ожидание катастрофы». Тут вспоминают  ружье, которое не выстрелило, а дало осечку (это текст из пьесы). Но мститель не пришел, не убил. Не случилось.

Но это всего лишь чернозем, первый слой, примитивный и верхний. Если вам захочется копать глубже, то будут и другие смыслы, и другие события. Богомолов, считая Набокова автором глубинным, нырнул под исторический контекст, смешал биографические события из жизни автора (отъезд Набокова из Берлина в Париж в 30-е  годы, выход из тюрьмы убийц отца Набокова) с событиями пьесы, что-то заставил мебелью, что-то подчеркнул видео, над  чем-то поколдовал белилами. И вышло, что вышло.

Господа, но событие, или точнее катастрофа уже свершилась. Произошла. Она вот она, перед нами. Она в этих людях, которые живут, но не живы. Не любят. Не хотят. Не могут. Пишут – графоманские сказки. А когда оценивают – лукавят. Пишут «двойные» портреты. Изменяют. И сохраняют видимость приличия. Их тошнит. Но они должны выказать свою поддержку. И врут, врут, врут. Всем, а главное – себе. Для меня событие ещё и в ожидании. Пока все герои ждут, можно их разглядеть без масок. Событие в том, что возникают простые вопросы. А надо ли дожидаться известия о выпущенном из тюрьмы за покушение на убийство, чтобы признаться самой себе, что ты его и только его любила?  Что ты готова сбежать с ним и оставить мужа?  Что у тебя есть нелюбимый любовник? Надо ли вдруг начать срочно искать денег для побега, чтобы понять, что тебе их никто не займет? Что любовник твоей жены тебя имеет как хочет? Что жена считает тебя бездарным, провинциальным портретистом?

Неизменный соавтор спектаклей Богомолова  – художник-сценограф  Лариса Ломакина на этот раз разделила сцену горизонтально пополам. В верхней части – улица: часть тротуара под окнами квартиры Трощейкиных и витрина  «Lombard», снующие по этой улице нищие, поющие калеки, и спешащие в гости к Трощейкиным люди, – это всё фончик основных событий, которые происходят в нижней части. Здесь квартира Трощейкиных: добротно обставленная гостиная, пара дверей в другие комнаты и часть мастерской художника с замазанными заляпанными на дверях окнами. На этот раз ни условных шкафов-гробов, ни красных ковровых  дорожек, ни венских стульев-икон, реально воссозданный быт конца 30-х годов, с более чем реальным мальчиком с ожившей картины и живыми голубями.

Не то, чтобы я была разочарована, знала, на что иду, поэтому и собиралась идти долго, но мне было мало и этих декораций, и такого «чеховского» простого прочтения, ждалось чего-то ещё, хотелось другого и большего. Спектакль мне показался чем-то сродни читки, да, в костюмах и да, в декорациях, но лишь неким прогоном текста, который я могу прочитать и сама. Но это всё до поры, до именинного вечера, на который стали сползаться гости – живые трупы. Выбеленные лица. Заостренные черты. Варенье, стекающее, как кровь по подбородку вампира. И вот уже, узнаю режиссера Богомолова, семейно-психологическая драма, с надрывом исполняемая Мариной Зудиной на пару с Сергеем Чонишвили, превращается в какой-то триллер, с завываниями, скрежетом и хлюпаниями, мастерски организованными композитором Фаустасом Латеносом.

Мальчик с картины – довольно удачная находка, воплощенная  Яной Осиповой, не существующий, но реальнее многих живых, персонаж. С одной стороны – это мальчик с незаконченной картины Трощейкина-художника, но при этом ворующий сладости со стола. С другой стороны, этот мальчик – образ умершего в двухлетнем возрасте сына Алексея Трощейкина-отца и его жены Любы, о котором она не перестает убиваться, и который, то зеркало разобьет, то мячи спрячет, то заплачет или обидится.

Написанная в 1938 году пьеса, конечно, не может не быть предвестником страшных  событий. И бытовая история, обрамленная в фашистскую раму, у Богомолова начинает двоиться: главные герои – эмигранты, и местные жители – немцы, в этой трактовке еще и разделены на людей обычных, обывателей вне политики, и людей уже зараженных чумой фашизма, с ведрами краски, рисующими на окнах шестиконечные звезды, и осанкой, походкой и акцентом, выдающих настоящих арийцев. Вслушайтесь, как коряво звучит фраза: мирная жизнь фашистской Германии. Вот на экране перед началом спектакля обычные люди танцуют, гуляют, празднуют очередной пивной фестиваль или какой-то другой праздник. Платья женщин напоминают наши послевоенные (еще бы!), а повязки на рукавах со свастикой и развевающиеся флаги – так обыденно-обычны. И напоминая нам о том, что нет и не может быть пьесы вне времени, вне контекста истории, Богомолов орамивает спектакль уже жутким финальным видео, кадрами голодающих и умирающих в гетто. Что ж, кто-то прочтет «Событие» Набокова, как историю про не случившееся убийство с любовным многоугольником, а кто-то, хотя бы после спектакля во МХАТе, задумается о том, как тихо, мирно, и иногда даже весело, может войти в нашу с вами жизнь жуткий и страшный режим, который начинается с культа личности, с попрания общечеловеческих законов, провозглашения себя великой нацией, выше и достойнее других. Вам это ничего не напоминает?

Александр Семчев, играющий тещу – еще одно удачное, не комедийное, не пародийное, ну разве что чуть-чуть, решение. И этот возникающий комизм, скорее за счет набоковских текстов. Или текстов самой мамушки, т.е. писательницы Антонины Павловны  (пародия Набокова на Чехова, как все не забывают упомянуть). «Воскресающий лебедь»  из цикла «Озаренных Озер», в исполнении Антонины Павловны-Семчева – стоит того, чтобы его процитировать:  «Первые лучи солнца, играя и как будто резвясь, пробно пробежали хроматической гаммой по глади озера, перешли на клавиши камышей и замерли посреди темно-зеленой осоки. На этой осоке, поджав одно крыло, а другое широко расправив, лежал мертвый лебедь. Глаза его были полураскрыты, на длинных ресницах еще сверкали слезы. А между тем восток разгорался, и аккорды солнца все ярче гремели по широкому озеру. Листья от каждого прикосновения длинных лучей, от каждого легковейного дуновения…». ЧУдно, не правда ли? Так же, как прелестен доклад господина Куприкова, о виденном им в парке главном герое пьесы Барбашине: тут вам и «освещенный солнцем лужок», пастушка вот только не хватает, и финальное «…на пустую скамью упал первый желтый лист». Ни Куприков, ни Барбашин на сцену в спектакле не выйдут.

Сергей Чонишвили в главной роли Трощейкина, и тут я соглашусь с уже высказанным мнением, безупречен. Игорь Верник, в образе Ревшина, приятеля Трощейкина, и по-совместительству любовника его жены, и плавно появляющийся очень хорош, и нервно возникающий – забавен.

Ироничных замечаний, заставляющих усмехнуться или улыбнуться, прекрасных литературных изысков в пьесе не мало, и это облегчает внимательному и вдумчивому зрителю восприятие. А не внимательному, и не вдумчивому, боюсь, на этом спектакле просто нечего делать. Ну, или притворится таковым, как живые мертвецы  с выбеленными лицами притворяются людьми.

Милое детское личико, с занавеса переместившееся на стену декораций во время спектакля, в финале, под видео-кадры хроники из гетто, сморщивается или сгорает, и превращается в череп. Событие, которое не увидят те, кто не захочет увидеть. Или кто поспешит в гардероб до того как закроется занавес.

 (с) Анастасия Вильчи