Информационное агентство
Home » Скена » «Золотая Маска». Обзор номинантов: Драма/Спектакль малой формы

«Золотая Маска». Обзор номинантов: Драма/Спектакль малой формы

16 Апр 2018

«Золотая маска» подводит итоги. В этот раз ощущение от нее, как от какой-то великолепной, небывалой вакханалии, хотя, глянув на подзабытые списки номинантов прошлых лет, понимаешь, что и раньше случалось «разом густо». Мысленно настаивать на тех или иных наградах не могу, потому что так и не успела посмотреть все московские спектакли, но для региональных постановок мне бы пряников сладких не хватило. От испытанных восторгов и благодарностей смиряешься даже с тем, что некоторые номинанты отбирались по очевидно внехудожественным критериям – ну и бог с ними. Надо – так надо, хотя осадок, конечно, остается, но, надеюсь, что финальный вечер все-таки расставит все по местам по-честному.
Ну а если бы жюри был я, то мне потребовались бы 4 награды для лучших спектаклей малой формы, минимум – две для главных женских ролей, три для мужских, и еще чуть не всем сестрам по серьгам для мужчин второго плана. А еще 4 художника, и, слава богу, только один безусловный художник по костюмам, но тут уж чистая вкусовщина. Из драматургов тоже болею за одного из двух мне известных, потому что ко второму имею претензии этического характера. И спецпризов еще каких-нибудь давно пора учредить, приз зрителя, например, ну потому что явно же не хватает. Маска плюс – замечательное изобретение, но не все туда помещается. И это все только в драме, без кукол и музыкального театра. Грех, конечно, жаловаться – по сравнению с номинациями 20-летней давности список разросся чуть не втрое, но ведь и театральное искусство на месте не стояло, а неслось прямо-таки вразнос. Так что критика – критикой (хотя ее старая гвардия почти сошла на нет в части критиканства, а оголтелых дерзких выскочек, коим тоже спасибо, массово еще не народилось), но полет проходит нормально.

ЛОНДОН, Драматический театр, Новокузнецк

«Это моя родина, сынок». Мотив не то что известный, а навязший в зубах, и не только в нашей культуре, но и, наверное, в любой стране существует масса произведений, где прикипевший к этой самой родине, чаще – малой, человек отказывается даже воспринимать прелести большого, перспективного и комфортного мира, не говоря уж о том, чтобы сменить на них свое скромное существование по месту жительства или рождения. В пьесе Максима Досько «Лондон», которую поставил Сергей Чехов на сцене Новокузнецкого Драматического театра скромно существует сантехник Гена. И не только скромно, но так традиционно, что и 10 отличий не найти от прочих наших сантехников, даром что этот из Белоруссии. 9 классов, ПТУ, женитьба по залету и развод с этой дурой, краткосрочная тюряга за грабеж госимущества (поиздержалась компания, а выпить хотелось), наконец, работа в пригородном поселке, куда надо добираться полтора часа на двух автобусах. Лондон же образовался потому, что Гена добился определенных успехов в соломоплетении (главное отличие, если не считать полное воздержание от алкоголя после нескольких бурных лет). Он и на свободе сильно этим увлекался, а в заключении так и вовсе поднаторел. А в Лондоне возьми да объяви конкурс по этому делу, а Гена возьми да отправь туда фоточку со своей работой, ну и понятно – пригласили за свой счет и главный приз вручили. Но Гене все было в Лондоне не в кайф, неудержимо рвало на родину, и счастье он обрел только в самолете, летящем из Лондона в город-герой Минск (надо сказать, что знакомая наша ученая братия в самых первых поездках чувствовала ровно то же самое). Но при этом лондонский ЖКХ в части сантехнических работ герой успел заметить, как и принципиальное отличие оснащения лондонских работников от отечественных возможностей (англичане ружья кирпичом не чистят). Тут вспомнилось среди многого прочего (сущую правду автор написал), как в один загородный дом нашего былого соотечественника, куда мы большой компанией завалились на ночлег по пути к Mont Saint-Michel, прибыл для ремонта трубы un plombier – на прекрасной машине и в костюме-тройке с галстуком, а хозяин (знаменитый наш филолог) встречал его в майке-алкоголичке и вытянутых трениках, так что разница культур была прямо налицо. Самое же важное в тексте – описание нелегкого труда нашего героя, к которому он относится если не с любовью, то с пониманием и ответственностью. Теперь я знаю, как нелегок этот труд, как ужасны пользователи канализационных сетей, спускающих в унитазы аж пыжиковые шапки ( ни в коем случае не пищевые отходы – жир застывает!), а прочищать ее, между прочим, приходится порой в наглухо запаянных спецкостюмах, и все равно противно. В общем, как ни тяжела жизнь (пост)советского сантехника, но в Англии, где все еще и по-английски говорят, им (нам) делать и правда нечего.

Согласно законам избранного жанра, все повествование, касающееся родной среды обитания с каждым словом роднее и роднее, а как про забугорщину – так и скукота сплошная. Спектакль же, хоть и выстроен на античный манер, где странствия все-таки являются главной завлекалочкой, тоже слегка глохнет именно на пересечении границы.
Сцена – узкая белая полоса на полу, зрители сидят с двух сторон от нее. В одном торце – белоснежная стенка, привалившись к которой лежит, аки усталый раб, Гена, покрытый слоем серой глины и обмотанный драной холщовой набедренной повязкой, работы Микеланджело. В забытьи бормочет что-то вроде текстов из советских учебников английского языка, произношение ужасное.

Хор из четырех человек, вышагивающий на котурнах и держа в руках стойки с микрофонами, ведут рассказ – ярко и увлекательно. В самый тяжелый, канализационный, момент, Гену начинает бить страшная судорога, но в Англию он все-таки поползет, оставляя чуть заметный глиняный след на своем белом пути. И доползет – до другого торца, где его ждет душевая кабина, и пока он будет смывать с себя понятно что, Хор устроит дискотечный пляски, пригласив и зрителей. Но омовение Гены имеет лишь одну, непредсказуемую цель – теперь он сможет облачиться в тот самый спецкостюм (это и правда something special) и побрести к своей стене, где снова свалится в полном изнеможении и почти в полной тьме. На экранах появятся титры: «Спектакль окончен, всех просят покинуть зал». Поклоны не предусмотрены. Так что свои аплодисменты прикладываю здесь.

ДЕТСТВО, Театр юного зрителя, Хабаровск

Редкий театральный жанр «прелесть несказанная», ну, или чистейший ее образец – спектакль «Детство» Хабаровского ТЮЗа. Не знаю, как подгадали эксперты Золотой Маски такой выбор, с жизнеутверждающим порядком, но в малой (ну конечно!) форме имеем в этом году какого-то закольцованного Льва Николаича – сначала про Жизнь/Смерть Ивана Ильича, подрубивших меня на корню, а в конце – про Николеньку Иртеньева, совершенно сказочным, колдовским манером заманившего туда, где хочется остаться навечно. Четыре человека расскажут и разыграют историю ребенка с нежностью, горечью, страстью, шутками, приколами, то меланхолично, то с опасной цирковой стремительностью, на ковриках, на стульчиках, на матрасе, на качелях, на трех сценах – одна из них метра три, не больше, и не помню даже, когда актеры вызвали у меня столь поразительное доверие, что и слово это, кажется, впервые хочется сказать.

Постановщик Константин Кучикин (кланяюсь до земли) – тончайшим образом обыгрывает чуть не каждое слово, и даже проясняет некоторые детали, о которых автор умолчал, но в которых зрителю и в голову не придет сомневаться. Его режиссерское воображение оказывается несравненно богаче моего читательского, и пока все это смотришь, чувствуешь себя школьницей в классе, где гениальный учитель на каждом шагу открывает тебе чудесные тайные и явные ходы, которые ты по невниманию или в слепоте своей упустила – тут вам и Наталья Савишна крепкое словцо подпустит, а Николенька с Сонечкой друг другу «глупости» покажут, и в реальности всего этого нет ни малейшего сомнения, и не знаю какой даже самый записной ханжа сподобился бы против этого рот раскрыть. Замечательный (не хватит мне, чувствую, превосходных степеней) Виталий Федоров, выдерживающий основную нагрузку трехчасового повествования и изрядной физической работы и ни разу не взявший неверной или глухой ноты, потрясающая Евгения Колтунова, которую только с Маньяни можно сравнить, невероятный Андрей Шрамко, мало того, что с легкостью невероятной, как по воздуху, перелетающий из образа в образ, так еще и интермедиально закативший какую-то умопомрачительную гофманиану от лица Карл Иваныча,

всего-то повествуя о своих солдатских мытарствах, совершенная ундина Галина Бабурина, только что разметавшая кудри Сонечкой Валахиной, и вот она уже такая la baboulinka, что невозможно удержаться от идиотского смеха, глядя на этот фантастический, прямо-таки разнузданный фарс – и все это в окружении мебелей, столовых приборов, часиков, баночек, прочего брик-а-брака, которые сценографы Катерина Андреева и Павел Оглуздин со вкусом и пониманием собрали, кажется, на всех блошиных рынках и которые создают мир многих и многих поколений, живущих друг за другом в одном доме.

Молчит программка на сайте театра о создателях музыкального звукоряда, но его душераздирающая деликатность тоже стоит отдельного упоминания, внося свой вклад в создание ощущения вселенской гармонии и трагической красоты, от которых при одном только воспоминании от слез не удержаться.

РОЗЕНКРАНЦ И ГИЛЬДЕНСТЕРН, Театр юных зрителей им. А.А. Брянцева, Санкт-Петербург

Ну что ты будешь делать – опять малая форма удалась. Правда, таким любителям и почитателям Волкострелова, как я, и так можно было бы на это рассчитывать, и мы и рассчитывали. И не обманулись. Очень стильно, даже изысканно, немного волшебно, в меру выматывающе, слегка усыпляюще, но и резко пробуждающе – короче, во многом изоморфно тому событию, в рамках которого устроен спектакль «Розенкранц и Гильденстерн». Стоппард и Шекспир здесь стоят в сторонке, а на первый план выходит знаменитый матч на мировое первенство по шахматам между Карповым и Каспаровым в 1984-85 годах, известный тем, что он был прерван после 48-й партии, 40 из которых закончились вничью. Так что на сцене просто два человека сидят за шахматной доской, а на экране на заднике вспыхивают даты игр – не считала, но, видимо, все 48. На каждую дату выставляется свой особый свет, и актеры Иван Стрюк и Андрей Слепухин произносят «датский» (кто помнит смысл былого окказионализма?) текст – диалог, монолог, или кто-то произносит просто одно слово: ничья, или два: черные (единожды – белые) сдались, и время от времени читают длинные записи ходов.

Подборка текстов, такой безумный patchwork, представляет собой обобщенный дискурс советского времени, значительная часть которого составлена из материалов политпросвещения, разбавленная всякими полезными или любопытными сведениями и назиданиями, размещаемыми в настенных отрывных календарях, из анекдотов и любимых в те времена вербальных игр. Музыкальная часть представлена арией Кюи, 150-летие которого пришлось на январь 85-го года – что, конечно, ессли не красной, но какой-то строкой календаря непременно было отмечено. Но сдается, что Волкострелову, как и мне, попалась когда-то в руки совершенно потрясающая книга – настольный календарь, толщиной в руку и форматом с нотную папку, на роскошной бумаге и с выверенными шрифтами, где каждому дню посвящен целый разворот и где душа найдет все, что только пожелаешь – от гороскопов до сведений из жизни Кшесинской, от теории струн в науч-попном изложении до изысканных кулинарных рецептов, от цитат всех классиков на свете до репродукций лучшей мировой живописи, а еще всякие головоломки, игры, и прочие забавы для мозгов. Оторваться невозможно, это такой нынешний вариант книги Элизы из андерсеновских «Диких лебедей», ее можно взять на необитаемый остров и читать и перечитывать всю жизнь, ни в чем больше не нуждаясь. И если бы Волкострелов позаботился о поддержании своих зрителей в постоянном тонусе (что, конечно, противоречило бы задаче спектакля), то аналогия была бы еще более явная. Но, во-первых, и сам матч порой наскучивал, а во-вторых, уныние советского времени никто не отменял.

Вообще-то Волкострелова практически не с чем сравнить, кроме как с ним самим, почти невозможно проследить его генезис, но тут довольно отчетливо проступают опыты Пригова-Рубинштейна, хотя явных заимствований форм или приемов вовсе нет. Однако соседство совета по мытью волос, с упоминанием мыла хвойного, и семантики однокоренных русских прилагательных вызвало чуть ли не тот же вкус во рту. С Рубинштейном Волкострелова роднит и присущая его персонажам абсолютная бесстрастность (в моем опыте, по крайней мере), до которой далеко даже ее любителю Богомолову, ибо у него она искусственна и призвана маскировать и/или подчеркивать его, Богомолова, задиристость и кровожадность, а у Волкострелова она естественна, как дыхание.

И можно просто наслаждаться великолепным замыслом и идеальной формой спектакля, его воплотившей, но можно и разглядеть за этим какие-то экзистенциальные мотивы. Двое на сцене, скованные одной цепью, солнце всходит и заходит, день убывает, а этим лишь бы вечность проводить. Вечность нейтрализует понятие времени, а прибытие или убытие дня – лишь обманка, водящая за нос человека по кругу, как подвешенная охапка сена перед мордой какого-нибудь тяглового непарнокопытного, крутящего ворот.

КОРОЛЬ ЛИР, Театр-студия «Грань», Новокуйбышевск

Ура-ура, все-таки «Король Лир» Бокурадзе из театра Грань, что в Новокуйбышевске, во втором акте дотянулся до каких-то небес. В первом же акте, часа на два, казалось, что это навсегда и можно оставить надежду – динамическая сценография с выстраиванием композиций из специальных стульев по принципу «делай раз, делай два», замечательные костюмы Елены Соловьевой уже в знакомом по Кораблю дураков и Старшему сыну стиле -

свободные полотнища нейтральных цветов и разных форм, здесь – войлочные, которыми актеры играют изящно и с толком, стильная пластика, где солирует, конечно, Эдмонд (Сергей Поздняков) – просто супер-ниндзя в образе младого Носферату, и, наконец, электронный бум-бум саунд, разбавленный пронзительным смычком. И на этом всё.

Шекспировский текст произносился бесцветно, словно содержание пересказывали, и то – по принуждению, и единственный нетрадиционный ход – полупомешанный шут-Юлия Бокурадзе, возникающая и исчезающая как видение, остается вещью в себе и скорее озадачивает, чем привносит какой-то особый смысл. При этом мне всё, кроме текста, пришлось по душе – ловкая игра со стульями (вспомнилось, какой был отдельный перформанс с передвижением колонн в «Золотом осле» Юхананова), музыкальное сопровождение тоже отозвалось (если бы еще не было столь избыточно), двигались все очень красиво, и от костюмов таких сама не отказалась бы.

А вот слова были как-то излишни, сильно проигрывая звуку и движению. В антракте мы думали-думали, но так и не придумали, чем и как мог бы «взыграть» 2-й акт, и в результате, вернувшись в зал к третьему звонку, своих соседей, театральных профессионалов, я не обнаружила. А зря. Надо было остаться, чтобы увидеть, как те же щи вдруг становятся погуще, и мы их уже «солёными». Актеры ожили, пропала утомительная медитативность, даже стирание своих имен со спинок стула как простой символ собственной смерти вызывало эмоциональный отклик, и всё, о чем я думала заранее с унылой тоской – включая сцену у фонтана, то бишь у обрыва, и Лир с Корделией в темнице, и финал – получилось, живо и чувствительно.

Правда, никаких особых открытий не было, просто одним Лиром больше (разве что какие-то смутные переклички с античностью наметились), но и по-простому слезами лишний раз облиться – не такая уж частая возможность. Отдельная благодарность Кириллу Стерликову – Эдгару, обе ипостаси которого, и безумного Тома, и страдающего сына Глостера, при всем своем разноцветии, были подлинными и для меня решающими в положительной оценке спектакля.

© Татьяна Старостина

Метки: , ,
Раздел: Скена
Опубликовал:  Index Art

Ваш отзыв

Вы можете использовать следующие теги: <a href=""> <b> <blockquote> <cite> <code> <del> <em> <q> <strike> <strong>