index-art

ИЗГНАНИЕ, Театр им. Вл. Маяковского, Москва

«Изгнание» – пьесу Ивашкявичюса в Маяковке на Сретенке поставил, натурально, Карбаускис, и поставил очень удачно. Почти четыре часа идет спектакль и с каждым следующим актом затягивает все больше, как авантюрный роман – ну так в каком-то смысле это он и есть. Исповедь эмигранта, прожившего на чужбине 10, а вернее, 12 лет (игра на десятки-дюжины?), не часто предлагается нашему читателю и зрителю, словно до сих пор смена местожительства – это какой-то постыдный грех. Эмигрант, правда, не из России, а из Литвы, но, возможно, постсоветское пространство некоторых своих общих признаков до сих пор не изжило. Герой пьесы Бен – молодой еще человек, многогранный, в поисках не только лучшей жизни, но и себя, истины, правды, самосовершенствования и прочих тому подобных ништяков, и светом в окошке на его трудных путях ему (и нам в зале) светит, а, точнее, звучит, Фредди, который Меркьюри, и вписан он в программку вполне оправданно. Бен неким малолегальным способом прибывает в Лондон в компании земляков, каждый уходит своей дорогой, но потом дороги пересекутся – чтобы картина вышла полнее, надо рассказать не об одной судьбе. А судьбы у всех оказались безрадостными. Главная девушка сначала попадает в содержанки, потом скатывается до кабацкой шлюхи и, наконец, оказывается, укутанная в дизайнерский черный хиджаб и чадру, в женах у мусульманского лавочника (что, как ни крути, для юной литовской леди совсем уж смехотворно, и автор, при всей своей формальной политкорректности, это не скрывает). Один из парней дослужился до должности легавой собаки, а поскольку позволить ее себе могут лишь члены королевской фамилии, то подбиратель уток всегда сыт, пьян, нос в табаке, и кошель полон, и звучать гордо при таком комфорте вовсе не обязательно. Еще один, бывший бандюган, довольствуется хлипким вагончиком, который его работодатели водружают при загородных строениях, подлежащих сносу, и работает этакой клин-бой-бабой, разбивая в прах старые развалины и освобождая земельные участки под новые стройки. Заработанное же отсылает на родную землю, чтобы там дом как раз построить. Прибыть туда, однако, ему суждено содержимым погребальной урны, да и то с перевозкой все не сразу сложится. И тут , конечно, вспоминаются телепередачи или газетные статьи советских времен о заслуженно-печальной участи изменников родины, только их еше приправлял гневный от бессилия (не вернуть беглецов!) пафос. Так что тема греха и расплаты за него все-таки и сюда тихой сапой, но просачивается.

Пьеса Ивашкявичюса тоже написана по высокому заказу, видимо, с целью если не вернуть, то хотя бы предостеречь потенциальных иммигрантов и оставить их на родине, уже лишившейся изрядной части своей молодежи. К тому же счастье расставания с родными пенатами если и принято воспевать, то лишь в глубоко-историческом контексте да и вне своей собственной страны – любопытно, что Ассунта из одноименного старого фильма вполне счастливо обосновалась в веселой Англии, выбравшись из родного сицилийского, а не римского концлагеря. В своем повествовании Ивашкювичюс очень умело жоглирует противоречивыми, но обязательными актуальными социально-этическими мотивами, пытаясь одновременно прививать европейские ценности, но в то же время пугая чуждым европейским менталитетом. И, надо сказать, второе ему удается лучше – душевная близость у героя налаживается лишь с местным мусульманином, а вот англо-саксы даже в брачном союзе остаются непонятными чужаками. Мусульманская угроза оказывается, конечно, мнимой, зато теракты (все-таки не ходите дети в Африку гулять, в Африке акулы…) – вполне реальные и многожертвенные. Повествовуется все это в жанре мыльной оперы – а после «Липсинка» Лепажа стало понятно, что для сотворения шедевра низких жанров нет.

В начале «Изгнания» для затравки даже предлагается, хотя и несколько искусственно, ментовско-бандитская разборка как подоплека бегства из страны главного героя-мента, и его подментованного преследователя (того, кто кончит в урне), но понятно, что на чужбине они в конце концов бросятся друг другу в объятия. Нагрузка на героя ложится грандиозная: из бомжа-нелегала он доходит до статуса мента местного, то бишь констебля (правда, обзаведясь по дешевке фальшивым паспортом), попутно пытаясь установить отношения с аборигенами. Первый из них, правда, избивает его до полусмерти, зато женится он на полноценной англичанке. Но прежде всего он занят своим внутренним преображением, и тут у него два направления: стремление к Христу (нам бы, православным, так естественно туда стремиться) и изживание в себе Чингисхана. Избавляться от внутреннего монгола, казалось, бы не литовское дело (откуда в литовце монгольская прыть?), но автор предусмотрительно придал своему герою русского отца и, соответственно, фамилию Иванов, с литовским s-окончанием, так что христианизация, видимо, от матери-католички, а панмонголизм – по нашей линии. Еще от великого соседа досталась в наследство экспрессивно-ненормативная лексика, и пользуются ей с неутомимостью неофитов. Остроумный, но фонетически не очень удачный эвфемизм «рвать» прошивает речь персонажей вдоль и поперек, так что когда переходят на его английский аналог, то он звучит просто музыкой сфер. Процесс преображения героя проходит как бы под контролем Фредди – Бену предстоит узнать всю подноготную своего кумира. С неправоверной сексуальной ориентацией Бен худо-бедно смиряется, но вот неевропейское происхождение почему-то становится главным камнем преткновения – впрочем, комбинации всяческих фобий бывают и более причудливые. И вот, когда уже все более или менее устаканилось и в жизни, и в душе нашего героя, случается страшное. Британская жена, законопослушная и саморегулирующаяся с помощью йоги (совершенно пародийный образ), заподозрив неладное, вытащила таки муженька за ушко да на солнышко, отправивив его паспорт на проверку подлинности. Психея-душенька, как и положено – беременная, по-честному, по-джентльменски, сообщает об этом своему мужу, и Амуру ее приходится срочно расправить крылышки и дать деру. «И рай настанет не для нас…» , да и рая-то никакого на самом деле нет, а есть лишь наше воображение и wishful thinking.

Демонстративна сценография Сергея Бархина: глухой короб, обитый жестью, похож то ли бункер для отсидки, то ли на тюремную камеру, то ли на отсек подлодки, с которой никуда не деться, да ржавая лейка душа-дождя – вот и весь ваш Лондон обетованный. Урожденные обитатели его становятся человекоподобны лишь когда по-настоящему несчастны, в обычном же состоянии больше похожи на заводных манекенов с парой функций, чем на полноценных людей. Холодно, холодно, холодно, пусто, пусто и т.д. Но и тут Фредди приходит на помощь, и когда он подает голос, герой наш Бен и мы в зале с благодарностью размягчаемся, впадаем в эйфорию и радость жизни. Правду сказала продвинутая лондонская молодежь – попса он, конечно, голимая, но уровень этой попсы непревзойденный. Музыкальные вставки поданы очень точно и к месту и обрываются в самый нужный момент, чтобы не приедаться и не отвлекать надолго от повествования. И вся работа режиссера такова – посекундная точность во всем, в самых мелочах. Восхищение вызывает даже угол согнутой ноги, расстояние между кулаками, сжимающими шарф болельщика, диаметр купола приподнятой юбки. Актеры, яркие, смелые и темпераментные, в душу к зрителю не лезут, слезу не вышибают, от них, странным образом, веет прибалтийской, чуть заносчивой отстраненностью – даже от Евгения Матвеева в гротескной роли эмигранта с Ближнего Востока (впервые увидела его на «взрослой» сцене – заматерел, но все так же хорош). Центровой же Вячеслав Ковалев драматизмом не давит, не соблазняет внешней харизмой, но добирет энергетикой, искренностью, и сценической свободой там, где не срабатывает в полной мере психологизм, дозволенный только ему как главному стори-теллеру*. Остальные разыгрывают, в основном, ролевые игры, и делают это блестяще. Но вот при всем очевидном выдающемся мастерстве постановщика, сам спектакль у Карбаускиса выдающимся не получился. Может, этому помешала как раз тщательность письма, безукоризненность отделки, выверенность дозволенного, так что сквозь казалось бы виртуозный и неуемный разгул фантазии вдруг отчетливо проступает тяга к «умеренности и аккуратности» в обслуживании текста, хоть и ловко скроенного, но с таким же ловким расчетом – как на занимательность, так и на основной мессидж.

*Вячеслав Ковалев получил «Золотую Маску» за Лучшую мужскую роль в драме. Поздравляем!

МАГАЗИН, Татарский драматический театр, Альметьевск

Пьеса Олжаса Жанайдарова в постановке Эдуарда Шахова из Татарского драматического театра Альметьевска. Две женщины, рабыня и рабовладелица – хозяйка дешевого московского продуктового и ее «рабочая лошадь», прикованная к своей галере и обреченная там и умереть. За час сорок успеваешь узнать, наверное, все, что можно выжать из раба женского пола и даже понять психологию и логику того, кто закручивает винт этого пресса – тем более, что ничего личного – просто бизнес, украшенный подогнанными под себя религиозно-экзистенциальными догматами. Жизнь в заключении (из помещения не выйти ни на миг), 20-часовой рабочий день, самая скудная еда («просрочка»), регулярное избивание и принуждение к избиванию товарок по несчастью, конечно, сексуальные услуги мужскому контингенту (под водку), страшная судьба детей в случае их появления – вплоть до их продажи, и даже на органы, и, наконец, шанс самой быть искалеченной для отдачи в профессиональные нищие, наконец, невозможность быть похороненной по-человечески в случае смерти от любой причины, включая самоубийство – просто выкинут в мусорку.

Конечно, под этой крышей оказались собраны все реальные и мыслимые случаи и ситуации, о которых мало, но все-таки пишут в российской прессе, и которые, в общем, человечество изобретало на протяжении всего своего существования, и этот спектакль можно воспринимать как целенаправленную реконструкцию с оглашением всего списка, но даже поползновения нет сказать «так не бывает». Кажется, что не только бывает, но и есть – хотя бы как точнейшая метафора для исчерпывающей характеристики несвободного общества. Существенно при этом, что обе героини – казашки, и речь не идет об использовании и/или уничтожении сверхчеловеческой нацией недочеловеков, тут мы с тобой одной крови, но при голодоморе это только способствует людоедству. И все в этом спектакле работает как надо – и минимальная сценография из продуктовых ящиков, отодранных от них досок и гвоздей, и совершенно современная, сгущенная до чуть не до контемпорари-танца пластика. И, конечно, точнейшая работа актрис, заслуженно номинированных на премии, Диляры Ибатуллиной и Мадины Гайнуллиной, и так они по окончании обнялись со выступившими на глазах слезами, словно выдержали сложнейший экзамен, что тоже захотелось их обеих обнять.

ЧУК И ГЕК, Александринский театр, Санкт-Петербург

Поставленный Михаилом Патласовым, такой же продолжительности, но обратный по насыщенности – так что «малой формой» приходится считать его условно. Да, это по Гайдару, и сам автор присутствует на сцене одной из центральных ролей, с выдержками из своего дневника, и мама с мальчиками едет за сто верст киселя хлебать, но параллельно существует большой террор, его жертвы, его палачи и подручные, и документальные записи и свидетельства их не просто чередуются с гротескной подачей гайдаровских персонажей, а пропитывают ее, как нессова кровь, так что даже двойной экспозицией это не назовешь.

«Кукольная» инсталляция с изображением великой страны, от Кремля до лагерных вышек (маршрут, пройденный как семейством, так и миллионами граждан), не теряется на фоне громадного экрана, где – неважно, в реальном времени или в готовой записи, появляются лица актеров-свидетелей, повествующих о своих путях на отечественную голгофу 20-го века или своем вкладе в ее возведение. Как авторам удалось выстроить эту немыслимую, но абсолютно достоверную композицию, из, казалось бы, несопоставимых, непересекающихся миров мирной сказки и подлинного, реального человеческого апокалисиса – видимо, только с Божьей помощью.

И сейчас на сайтах для школьников под рубрикой «Это проверенный ответ» читаем: » Все вместе люди знали и понимали, что надо честно жить, много трудиться и крепко любить и беречь эту огромную счастливую землю, которая зовется Советской страной» — в этих словах Гайдара заключена основная мысль рассказа». А этот спектакль показывает, что мы пуше всего тогда берегли и любили свою ненависть и свою жестокость, да и по сей час, кажется, любим и бережем в тайниках своей души, расчехляя их при каждом удобном случае. Проникнуть в суть вещей мы не можем, это очевидно, и тут нам помогает выдающаяся актерская работа Ольги Белинской, сыгравшей жену известного демона НКВД Сергея Миронова, «массового убийцы», и отсидевшая невеликий свой 5-летний срок со всеми возможными удобствами.

Чем дать переехать себя «колымскому трамваю», то есть последовательному групповому (очень немалой группой) изнасилованию до смерти, не лучше ли вписаться в любовницы к кому-то из лагерного начальства? А если он врач, так и абортик сделает – прямо рукой, намазанной йодом, материнства лишишься, но жизнь-то сохранишь. И билась героиня Белинской за сохранение жизни, и Мирошу своего отговаривала стреляться, когда жареным запахло – мол, потом уже ничего не поправишь. И никакого раскаяния, никакого чувства вины – да они и невозможны, они вне человеческой природы. Разве что принуждение к ответственности, как это было с Германией или с Японией, но лично и самостоятельно никто этого не испытал. Или тут же умер от последующей невозможности жить, или в вечной келье дал обет молчания, но никто на перекресток не вышел, в ноги честному народу не поклонился, я-и-убил-с никто не выкрикнул. И сегодня это видно очень хорошо – все кругом в белоснежных одеждах, будто есть такие времена в нашем отечестве, когда ну совсем не за что ответить. Так что мир преображается только в следующих поколениях после каких-нибудь страшных фиаско.

А этот потрясающий спектакль*, может, кто-нибудь разберет с холодным носом с точки зрения театрального дела, но у меня даже собраться с мыслями не получается. Просто присоединяюсь к многочисленным пожеланиям включить его в общедоступную культурную программу для всех наших граждан от мала до велика и на веки вечные.

*Спектакль «Чук и Гек» получил «Золотую Маску» в номинации Лучший спектакль в драме. Малая форма. Поздравляем!

© Татьяна Старостина

фото Дмитрий Дубинский (предоставлены пресс-службой Маски)