index-art

ПАССАЖИРКА, Театр оперы и балета, Екатеринбург

Где надо было раздеть догола всех на сцене, так это в «Пассажирке» из Екатеринбурга, поставленной Тадеушом Штрассбергером. И это не было бы ни спекуляцией, ни провокацией, но строгим следованием в русле того жесткого, а местами чуть не социалистического реализма, в котором выдержан весь спектакль – если печи натурально горят, а трубы натурально дымят, то и гонимым в Освенцим положено снять с себя все до нитки, а не обнажаться по пояс всего лишь десятку хористов из всей трагической процессии, ограничившись каким-то целомудренным символическим намеком. Да, мужчины, да, женщины и дети, но если уж правда – то вся правда до конца, как вы хотели. Не далась мне эта опера, которую я увидела первый раз, не складывались и не сочетались для меня это неумело скомпилированное пафосно-сентиментальное либретто и постмодерновая музыка, и я так и не решила для себя, каким образом лучше всего отображать мировое зло, которое для моего поколения еще не стало историей – для меня время с 20-30-х прошлого века, является временем хоть и свершившимся, но настоящим. Простыми художественно-документальными средствами оно умеет отражаться и в литературе, и на экране, и на сцене, но при точно выверенном балансе художественного и документального. В екатеринбургском спектакле этот баланс мне показался резко нарушенным, звук, слово и картинка вступили в раздражающее противоречие, а такая несовместность, даже взаимное уничтожение, случается иногда и с выдающимися произведениями. Так что faciant meliorа potentes – пусть делает, т.е. разбирает спектакль, тот, кто может лучше, а я себе позволю только пару слов, которые музыка, точнее, вся эта опера навеяла . Очень, крайне редко в культуре женщина становится человеком – т.е. наравне с мужчиной совершает такие же, мужские преступления против человечности и становится за них в ответе. Наравне – значит, без всяких скидок на слабополость и все свои гендерные особенности. Конечно, ей в истории не так уж часто это позволялось, основную заботу брали на себя мужчины, но все-таки гораздо чаще, чем это до сих пор кажется, и, возможно, какая-нибудь Эльза Кох или Ульрика Майнхоф (не говоря уж о рядовых не обученных, как одна из двух героинь Пассажирки) не были просто страшной аномалией. И, кажется, именно женщины-авторы, в основном, смеют утверждать равенство полов в этом аспекте, хотя и сами женщины все больше включаются в общественную жизнь и берут на себя якобы не свойственные им функции. Так что, возможно, мир и в этом отношении скоро станет совсем иным.

РОДИНА ЭЛЕКТРИЧЕСТВА, Театр оперы и балета, Воронеж

А может собственных токаревых и воронежская земля рождать! Прям под боком у Михаила Бычкова хорошая такая, здоровая, полнокровная критика процветает, констатируя, что
- в очередной раз плюнул в сторону русских, сказав о том, что мы не достойны лучшей доли, чем жрать дерьмо;
- надругался над крестным ходом православных христиан. Да еще как!
- до неузнаваемости изуродовал святыни, оскорбив чувства верующих, что в соответствии с российским законодательством является уголовно наказуемым деянием;
- актеры в основной своей массе люди без чести, совести и достоинства, но все-таки не думала, что до такой степени…
- Михаила Бычкова по итогам его многолетней деятельности на театральной ниве Воронежа предлагаю удостоить народного звания Дерьменко.

Все это написано про оперу Глеба Седельникова «Родина электричества», которую Бычков поставил в Воронежском театре оперы и балета и которая представлена в нескольких номинациях на «Золотой маске». Признаться, такой текст подбавил остроты к восприятию вчерашнего показа. Из всех виденных мной инсценировок Платонова, Бычков, на мой взгляд, был единственным, кто передал в «14-ти красных избушках» вкус платоновского неповторимого письма и его сказочный экзистенциализм. Впечатления же от реализации оперы Седельникова двойственны. С одной стороны – плакатная, прямолинейная (видео) сценография по мотивам русского супрематизма выглядит очень эффектно – даже лица народные выкрашены под Малевича (вышепомянутый критик, правда, этого не распознала, но зато вспомнила мертвяков «Обители зла»). Крестный ход с подручными скошенными «хоругвями», Сад с ослепительными красными люстрами-яблоками, Пожар с красиво тлеющими потом углями, Рождение и Смерть (и труп) Лампы – мне не приходит на ум другой такой работы художников (Николай Рощин и Алексей Бычков), где приемы яркого развлекательного шоу работают на передачу абсолютно трагического абсурда. Либретто, титрованное спецшрифтами (которые, правда, издательские профи осудило как некачественные) также пера Седельникова, сделано из фрагментов платоновских рассказов, да и правда – как же не спеть этот великий монолог :

Не мы создали божий мир несчастный,
Но мы его устроим до конца
И будет жизнь могучей и прекрасной,
И хватит всем куриного яйца!

И все вроде бы прекрасно поставлено, изображено и спето, пусть и с микрофонами, а не только платоновского вкуса не ощущается, но и нос не теплеет нисколько, и какое-то остается чувство растерянности, и молчание разума, хотя очевидно, что концептуального здесь можно извлечь немало. В первую очередь мне мешала музыка – она звучит сегодня каким-то устарелым каноном 70-х, вторичным и усредненным. Кроме того, формат дайджеста, нивелирующий платоновскую «монотонную динамику», возможно, вообще противопоказан этому автору, или же для его производства нужно быть конгениальным Платонову. Даже не могу определиться – скучно было или нет, потому что было по-всякому. А все же не скажу ни слова против этой постановки, настолько ценен в ней и положительный, и отрицательный опыт, да и новых слов в ней сказано столько, что она вполне тянет на историческое событие. В отличие от некоторых спектаклей, попавших на Маску по недоразумению, здесь не только выдвижение заслуженное, но и против наград я бы не возражала.

БИЛЛИ БАДД, Большой театр, Москва

«О, как убийственно мы любим…» – «Билли Бадд» Бриттена ведь про это, и странно, что никто в открытую ни слова не промолвил. Младого матроса на военном корабле, красавчика, ангелочка, Простодушного, как вольтеровский герой, довели до смертной казни двое – жестокий и беспощадный каптернамус, и добрый и справедливый капитан. И все от любви. И сколько же всякой всячины в той версии оперы, что прошла в Большом, что просто голова кругом идет. Одна картинка чего стоит – сценограф нам изобразил. Ни капли морской воды, ни клочка неба, а только ржавый бункер трюма и снежная, операционной, белизна капитанской каюты.

Клаустрофобия (да-да, колядина) как она есть. И тенор-капитан – где это видано, вернее, слышано? А малыш – баритон. Ну ладно, возлюбленному композитора, тенору, что пел Капитана в первой постановке, было под 40, но все-таки автор что-то особое вложил в эту партию, и все эти греческие эрос, филия, агапе, сторге в разных пропорциях и комбинациях клубятся в душах праведной и злодейской, а постановщик, Уильям Лейси, кажется, тщательно стирает их внешние проявления. Так же, как и кошмарные возможности бунта на корабле (тут морской не уступит космическому), что зрителю тоже предлагается домыслить. А еще английская, совершенно «ватная» идеология versus либертэ-эгалитэтные новые ценности французов, гнусных гадких лягушатников, покусившихся на святой трон – так это как в зеркало смотришь, из партера-то Большого. Так что звук – отдельно, вот совсем отдельно шел. И ах какой звук. Говорят, что по сравнению с первыми спектаклями зажгли отчаянно, так что повезло тем, кто успел в этот последний вагон. Фантастический драйв хоров и вокальной полифонии в первом акте, лирические до молитвенности сольные излияния во втором, да еще отчетливо проступающие во всем этом мьюзикальные «нотки» места на осмысления почти не оставляют, зато потом только и думать. И диву даваться, сколько можно сказать в одном небольшом рассказе.

© Татьяна Старостина